3. Имущество, унаследованное ею от ее дяди генерала де Клара, наличествующее и без долгов, оценено в три миллиона восемьсот тысяч франков.
4. Имущество, унаследованное ею от принцессы Эпстейн, герцогини де Клар, сестры по отцу, наличествующее и без долгов, оценено в два миллиона двести тысяч франков.
Имущество, унаследованное…»
XXI
КАВАТИНА МИЛЛИОНОВ
Великими произведениями искусства – будь то возвышенные стихи Корнеля, произнесенные устами Рашели, или божественная мелодия Россини, которую выводит Альбони, все наслаждаются по-разному.
Одни погружаются в молчание, словно обратившись в мраморные статуи, другие (это относится чаще всего к женщинам) трепещут всеми фибрами своего существа, издавая помимо воли то вздох, то эфемерный стон, что служит доказательством нескрываемого восхищения.
Голос сопереживания – это приглушенный гул, царящий в зале, где каждый человек поддается все нарастающему волнению чувств.
Точно такая же атмосфера царила и в гостиной Жафрэ: здесь по напряженным струнам души водили золотым смычком, и грудь вздымал священный трепет. Я не знаю, что пел Орфей камням, говорят, он пел им о любви, но такая песня хороша лишь для камней, а мужчины и женщины – я знаю это точно! – предпочитают гимн миллионному состоянию, исполняемый мэтром Суэфом или каким-нибудь другим нотариусом.
Что же до всего остального, что тоже способно воздействовать на душу и увлечь ее – любовь, например, о которой уже упоминалось, или же религиозный экстаз, то для их выражения необходима достойная форма.
Высокой любви необходим голос Петрарки, высоким страстям – Шекспир и Корнель, а все величие Господа Бога мы познаем лишь благодаря пламенным речам Босюэ и потрясающему ораторскому искусству Лакордера.
Но золото – это другое дело! Оно не нуждается в возвеличивании, ибо замечательно уже самим фактом своего существования, оно божество тех, кто потерял Бога. Я говорю сейчас вовсе не о том золоте, что воспевают поэты. Вы, мои братья по перу, снисходительно улыбаетесь, когда упоминаете его, но это ваше золото не делает детей по-взрослому жестокими, не врывается в юношеские светлые сны и не толкает молодых людей на убийство, которое наконец-то дает им возможность заполучить сокровища зажившихся богатых стариков. Я веду речь как раз о нем – о тяжелом, блестящем металле, не нуждающемся в цветах красноречия и удовлетворяющемся плоской прозой нотариусов и агентов по недвижимости.
Если вы хотите, чтобы оно засияло и вспыхнуло, как пожар, завораживая и ослепляя, то не возводите ему храма, где ему будет неуютно, и не ссыпайте его в подвал, где когда-то ему нравилось переливаться под алчным взглядом скупца. Нет, четыре стены, проволочная сетка, за которой сгрудились люди в строгих рединготах, металлический несгораемый шкаф и бумаги, испещренные цифрами, – вот святилище теперешнего золота, вот его священная утварь и вот кумирня, где рождаются о нем все новые и новые мифы…
В контракте были еще четыре или пять пунктов, где тоже перечислялось имущество будущего супруга. Мэтр Суэф нараспев, точно молитву, читал их, а присутствующие слушали его в растроганном смятении. Адель то и дело протирала стекла очков: они запотевали от пыла ее восторженных чувств.
Она беспрестанно повторяла, сама не понимая, что говорит:
– Прекрасно! Восхитительно! Лучше я ничего в своей жизни не слышала!
А добряк Жафрэ в восторге потирал руки; душа его ликовала и пела.
Доктор Самюэль отошел в угол и о чем-то задумался. Графиня Маргарита побледнела; ее полуприкрытые веками глаза не могли утаить сладострастного блеска.
Мэтр Суэф, сделав паузу после последней цифры, чтобы с видом художника, положившего на холст удачный мазок, насладиться полученным эффектом, продолжил все с тем же величественным видом:
«Пункт 4: будущая супруга привносит в брак приданое, состоящее из:
1. Личных вещей, меблировки, белья, упряжи и драгоценностей.
2. По воле родственников и друзей, поименованных ниже, – ренту в 25 тысяч франков, которую будут совместно выплачивать нижеподписавшиеся: графиня Жулу дю Бреу де Клар, урожденная Маргарита Садула, господин Жафрэ, Жан Батист, рантье, граф Комейроль, Станислас Огюст и господин Самюэль Мейер, прусский подданный, врач, доктор медицинских наук Парижа и Иены.
3. Свои права на наследование после отца, господина Морана Фиц-Роя Стюарта Этьена Николя, и своей покойной матери Мари Гордон де Вангам, сводящееся к сумме, указанной ниже.
4. Свои права на наследование после мадемуазель Дезире Матильды Фиц-Рой Стюарт де Клар и мадемуазель Матильды Эмилии Фиц-Рой Стюарт де Клар, погибших в собственном особняке на улице Виктуар 5 января сего года, и наследство в виде движимости и недвижимости на сумму один миллион триста тысяч франков.
5. Свои права на наследование после дамы Луизы-Софи-Матильды Шварц, урожденной Фиц-Рой Стюарт де Ротсэ, в настоящее время вдовы Антуана-Жана Шварца, члена банковского дома «Ж.-Б. Шварц и КО», составляющее в движимости и недвижимости пять миллионов четыреста шестьдесят тысяч франков…»
Уф, с нас довольно.
В общем, все привнесенное обоими будущими супругами складывалось в сумму, превышающую двадцать миллионов.
Продолжение контракта было малоинтересным, дальше он походил на все остальные контракты, и, несмотря на искусство, с каким мэтр Суэф читал юридически выверенные формулировки, конец его чтения утонул в разговорах.
Документ подписали со всеми положенными церемониями, и беседа тут же сделалась общей.
В гостиной и в самом деле собрались добрые друзья дома де Клар, потому что со всех сторон слышались одни только радостные возгласы и поздравления. Мэтр Суэф переходил от группки к группке, принимая комплименты, которые ему охотно расточали.
– Я стремился, – отвечал он, – чтобы этот контракт стал моим шедевром. Стремился – да, но вот добился ли я желаемого? Пускай ответ на этот вопрос дают оба семейства. В моей долголетней и плодотворной практике это первый такой контракт – он изобилует миллионами франков и заключен при весьма странных обстоятельствах. Но полагаю, что он послужит к моей чести. Материальная сторона – не главная здесь. Я могу сказать, что стою выше всех этих частностей. Я стремлюсь лишь к одному: исполнить желание обеих семей.
Господин Бюэн уселся возле Жоржа.
Мы, разумеется, помним, что Бюэн энергично протестовал против того, чтобы присутствующие в гостиной обсуждали недавний побег заключенного, однако же эта тема всплывала поминутно, да и сам Бюэн не мог говорить ни о чем другом. Принц Жорж слушал его очень внимательно.
Вокруг них столпилась группка любопытствующих. Господин Бюэн, старый и опытный служака, собрав воедино все те версии, что выдвигались гостями, нарисовал такую картину бегства, на которой все до единой детали заняли свои места.
Разумеется, он поддался искушению и несколько преувеличил масштабы происшествия.
По его словам выходило, что в этот несчастливый вечер буквально весь квартал был оккупирован мощной армией таинственного противника.
– Я отнюдь не выдумщик, – говорил он, – и моя профессия не нуждается в играх фантазии, но что поделаешь против фактов? Этому Клеману оказывали протекцию весьма влиятельные люди. Я не обвиняю никого конкретно, но я удивлен, и удивление мое обоснованно. Кто же эти неизвестные заступники? Они так могущественны, что ради освобождения из тюрьмы чем-то им приглянувшегося убийцы собрали столько людей, что те могли бы взять приступом донжон Винсенского замка.
– Ясно одно, – заявил доктор Самюэль. – История эта загадочная и темная.
Адель подошла к ним и приняла живое участие в разговоре:
– Еще бы не загадочная! Сейчас я расскажу вам, что мне удалось узнать из разговоров обывателей. Есть кое-какие любопытные подробности. Наш мороженщик живет возле Жимназ. Так вот, он рассказал слуге, что вскоре подаст нам легкое угощение… извините, оно будет весьма скромным, ведь мы не миллионеры… что таинственная армия оккупировала едва ли не весь Париж и заняла все Бульвары вплоть до Шато д'О. И заметьте, один из ваших людей, господин Бюэн, решился покинуть тюрьму и пуститься в погоню. Какая преданность делу, господа! Но когда он уже совсем было настиг фиакр, тот самый фиакр, о котором вы говорили и который увозил преступника, его окружили и буквально вовлекли в драку. Мой мороженщик потом помогал ему подняться с земли: беднягу изрядно поколотили. Вы хотите знать его имя? Я охотно его назову – это господин Ноэль. Запишите себе для памяти.