Ясные глаза ее потемнели, когда она прочитала имя госпожи герцогини, а с губ сорвались слова:
– Я не права, я не должна была ненавидеть его матушку!
И она швырнула документ на кровать. Раздумье, а может быть, и гнев проложили складку между ее бровей.
Второй листок, который она развернула, оказался свидетельством о рождении Альберта-Вильяма-Генриха Стюарта Фиц-Роя де Клар, сына герцога Вильяма и Анжелы, рожденного в Глазго 30 мая 1829 года.
– Альберт! – прошептала она. – Так значит, Жорж не герцог де Клар! Что ж, тем лучше! Да-да, это просто замечательно! Мои догадки были верны.
И улыбка вновь вернулась на ее прелестные губки. Оставался еще один листок; Клотильда развернула и его.
Но едва начав читать, она задохнулась от волнения.
– Клотильда! – произнесла она вслух. – Клотильда де Клар. Сегодня вечером я была ею. Ее именем я подписала брачный контракт.
Она попыталась усмехнуться, но не смогла и прошептала:
– А теперь! Останусь я Клотильдой или нет?
Третий документ тоже был свидетельством о рождении; он гласил:
«Клотильда-Мари-Элизабет Моран Стюарт Фиц-Рой де Клар, дочь Этьена-Николя Морана Стюарта Фиц-Роя и Мари-Клотильды Гордон де Ванган, рожденная в Париже 20 июня 1837года…»
— Мне по крайней мере на год, а то и на два больше, – размышляла вслух Клотильда. – Это не я… совершенно точно не я!
К этому свидетельству был приколот булавкой маленький листок почтовой бумаги. Клотильда с большим трудом разобрала буквы, написанные дрожащей рукой.
«Любимая моя доченька, мы с тобой бедствовали вместе. Частенько я голодал, оставляя тебе последний кусочек хлеба. Вспоминаешь ли ты меня, бедного своего отца?
Сколько ты наплакалась, бедная моя девочка! Ведь я бил тебя, тебя, которую любил больше жизни! Но теперь ты наверняка уже убедилась, что я был прав. Я чувствовал, что скоро уйду в мир иной и оставлю тебя одну, и хотел, чтобы у тебя был знак, но не явный, а тайный, ибо вокруг множество врагов… Если ты когда-нибудь прочитаешь мою записку, Тильда, моя девочка (а только Господь Бог знает, как я на это уповаю), то это будет означать, что ты не забыла своей молитвы, что она стала твоим достоянием и что в недалеком будущем ты вновь обретешь свое настоящее имя. Прости же меня за то, что я бывал груб с тобой».
Слезы навернулись на глаза Клотильды, хотя письмо это ни о чем ей не напомнило.
Через несколько мгновений она уже справилась со своим волнением, улыбнулась сквозь слезы и встала.
– Нет, я не Клотильда, – повторила она. – Письмо не имеет ко мне ни малейшего отношения. Это не мое прошлое, не мои воспоминания. Старенький кюре из церкви Сен-Поль как-то спрашивал меня о молитве, но я никогда не знала ее… Но кто же истинная Клотильда?
На этот вопрос ответа у нее не было. Впрочем, одно имя все же пришло ей на ум, но она не произнесла его, и на лице ее отразилось презрение, смешанное с враждебностью.
– Однажды, – прошептала она, помолчав, – она приходила сюда со своим отцом Эшалотом и сказала мне: «Когда-то и меня звали Тильдой…»
Снаружи уже слышался шум просыпающегося города; глухо бормоча, он протирал глаза.
Вид у девушки теперь был самый решительный.
– Будь что будет, – сказала она, – бумаги эти надо беречь как зеницу ока, и я их сберегу. Бедный мой Клеман тоже находится в стороне от всех этих событий, поскольку он принц лишь милостью женщины, которая безжалостно отправляет его навстречу любой опасности… а он еще называет ее матерью! Да, он любит ее больше меня… И что-то мне подсказывает, что есть еще одна женщина, любимая им… Господи, как же я несчастна!
Она хотела удержать рыдания, усмехнулась – но эту усмешку смыли хлынувшие слезы.
– Конечно, я – друг ему, – продолжала девушка. – Меня боятся ранить, обидеть, задеть. Меня находят красивой, ибо сердце у него доброе… Правда, мне никто и никогда не говорил, что у меня есть соперница, но почему-то я в этом совершенно уверена… И еще я уверена, что это – счастливая соперница… Я так и слышу милый голосок: «Когда-то и меня звали Тильдой…»
Клотильда вытерла глаза и, прижимая бумагу к груди, внимательно оглядела комнату.
– Ну что ж! – сказала она. – Я решилась уже давно. Я ни дня больше не останусь в этом доме… тем более что теперь у меня в руках судьба его матери и брата… и еще той, другой!
Она закрыла лицо руками и прошептала, задыхаясь от рыданий:
– Господи! Может, я сошла с ума?! Он же мой жених! Еще вчера он, который не знает, что такое ложь, лежал у моих ног, говоря: «Я люблю тебя!» Господи! Почему же тогда так тяжело у меня на сердце?
XVIII
КУДА ОНА ОТПРАВИЛАСЬ…
Клотильда и Клеман знали друг друга очень давно. Для мадемуазель Клотильды принц Жорж де Сузей по-прежнему оставался Клеманом, бедным ребенком-пленником, которого она привыкла защищать. В первый же раз, когда они увиделись, Клеман заговорил с ней о той, другой Тильде, Тильде с кладбища, такой странной и такой милой; эта вторая Тильда часто твердила свою молитву, которая не была ни «Отче наш», ни «Верую», ни «Богородица».
Дом Жафрэ, где прошло ее детство, мадемуазель Клотильда решила покинуть уже довольно давно – причем покинуть навсегда.
Только не подумайте, будто супруги Жафрэ плохо с ней обращались. Нет, дело было совсем в другом.
Клотильда чувствовала, что ее рассматривают как некий инструмент, которым в нужное время непременно воспользуются и который поэтому следует беречь.
Надо сказать, что банда Кадэ не слишком надеялась, что свидетельства о рождении наследников дома де Клар когда-нибудь отыщутся, хотя на протяжении многих лет члены банды буквально попирали ногами камень, таящий под собой эти важные бумаги.
Мошенники рассчитывали выдать свою Клотильду за истинную Клотильду де Клар, и следует отметить, что эта придуманная наследница, девушка удивительно чистая и благородная, никогда не была им пособницей.
Выше мы позволили себе с усмешкой заметить, что наша Клотильда очень отличалась от воспитанниц монастыря Дезуазо, но теперь мы скажем и кое-что другое: ничуть не умаляя достоинств этого прославленного заведения, мы утверждаем, что ни одна из его ангелоподобных воспитанниц не обладала такой сердечной прямотой и совестливостью, как воспитанница мошенников Жафрэ, и я надеюсь, что вы не станете сомневаться в наших словах.
Несмотря ни на что, она оставалась такой, какой создал ее Господь: доброй, доверчивой и великодушной.
Пока она оглядывалась вокруг любопытным и подозрительным взором, отвращение ее постепенно сменилось растерянностью и некоторой неуверенностью.
Все же здесь был ее дом, здесь она обрела семью.
Где теперь ей искать пристанища?
Вскоре, однако, чаша ее терпения переполнилась, ибо она все поняла.
Правда, не сразу. После разговора с женихом она грезила лишь о любви, но последние часы укрепили в ней прежнее намерение как можно быстрее покинуть этот дом.
Ее решение стало бесповоротным.
Даже если бы Жорж, ее жених, которого она любила всем сердцем, попросил бы ее сейчас остаться, она бы ответила ему отказом.
Клотильда знала, как незаметно покинуть особняк.
И она ушла, не подозревая о том, что все прочие его обитатели поступили точно так же и что с наступлением дня в особняке Фиц-Роев не осталось ни души.
Клотильда решилась уйти примерно в то самое время, когда полковник Боццо так невежливо покинул банду Кадэ, оставив ее в маленькой гостиной. Клотильда вышла на улицу через сад. В церкви Сен-Поль как раз зазвонили к заутрене, и она тут же отправилась туда, инстинктивно ища совета у Господа.
Во время службы она погрузилась в глубокие размышления, которые были сродни молитве, и долго стояла на коленях, не замечая, что происходит вокруг. Наконец она поднялась, торопливыми шагами пересекла храм и вышла.
Рассвело. Прохожих на улице прибавилось. Клотильда твердым шагом направилась к улице Паве.