И все ж пошел он, зову вняв. Гиньевра
У крепостной стены тогда стояла
И любовалась на движенье рати.
Но оттого, что не носил Артур
Ни на щите своем и ни на шлеме
Златого знака королевской власти[32]
И рыцарем простым казался с виду,
И многие оружие богаче,
Чем он, имели, не смогла Гиньевра
Из пестрой рати выделить его,
Хотя его лицо открытым было.
Артур же, опустив глаза скакавший,
Вдруг ощутил, что свет очей Гиньевры
Ворвался в жизнь его[33]. И все же он,
Не оглянувшись, до опушки леса
Домчался и раскинул там свой лагерь.
Затем он гнал язычников, затем
Зверье повыбил и окрестный лес
Повырубил, в него впуская солнце.
И проложил широкие дороги
Для рыцарей с охотниками он,
И лишь потом вернулся…
Но пока
Сражался он, переросло сомненье,
Которое в сердцах вассальных лордов
Давно уж зрело, в новую войну.
И многие из них, объединившись
С десятком разных мелких королей,[34]
Против него восстали, возгласив:
«Кто он такой, чтоб нами управлять?
Кто доказал, что Утеру он сын?
Наоборот, все мы глядим и видим,
Что ни лицом, ни телом, ни повадкой,
Ни голосом он с Утером не схож.
Он отпрыск Горлейса[35] – не короля!
Он отпрыск Энтона[36] – не короля!»
Артур, на битву с ними отправляясь,
В страданиях жестоких пребывал,
Желая жизнь свою связать с Гиньеврой,
И думал он: «Ее отец сказал:
«Мы от людей и зверя погибаем!»
Так неужели из страны зверей
Ее не вырву я, и не возвышу,
И царствовать с собой не посажу?
Не быть счастливым мне до той поры,
Покуда буду одинок… О звезды,
Мерцающие в небе надо мной!
О, подо мной дрожащая земля!
Зачем пустые грезы мне дарите?
Для моего спасенья нужно мне
Соединиться с той, что всех прекрасней
На белом свете. Я себе кажусь
Песчинкою в огромном этом мире,
И волю свою выполнить не волен,
И дело делаю не как хочу,
И сколь не бьюсь, не чувствую себя
Хозяином в своем же королевстве.
Но если бы я с ней соединился,
Мы сразу бы единым целым стали,
И волею единою могли бы
Мы осветить весь этот темный край
И оживить весь этот мертвый мир!»
Итак, как нам сказитель говорит,
Когда Артур подъехал к полю брани,
Где стан врага расположился, воздух
Столь ясен был, что различил Король
Чуть видный камень на холме далеком
И в небе – утренней звезды мерцанье.
Но только поднял над собою стяг
Король, как на него со всех сторон
Под звуки труб, от коих стыла кровь[37],
Крича, помчались вражьи копьеносцы.
И рыцарям уж чудилась победа.
Казалось, что Артуру не удастся
Ход битвы изменить. Но тут вмешались
Те Силы, что вселенной управляют.
И молнии наслав, и громом грянув,
Они врагов коварных ослепляли
До той поры, пока Король Артур
Не смог собрать своих людей и бросить
Все рыцарство свое на королей
Карадоса, Урьена, Крадлемонта,
На Кларенса, на Оркнейского Лота,
На Брандагораса из Латангора,
На Морганора и на Ангвисанта
Ирландского[38]. Тогда, услышав голос
Столь страшный, словно крик того, кто с неба
Зрит грешника, который полагает,
Что он один, а мир весь – сном объят,
Попятились они и побежали,
И приказал Артур вложить в ножны
Мечи тяжелые – те, что рубили
Бегущих, – и воскликнул: «Все! Ушли!»
Таким застывшим было поле битвы,
Каким бывает лишь на полотне.
И смолкли, словно мертвые, живые,
И счастлив был Король Артур безмерно.
Он улыбнулся своему любимцу[39] —
Младому рыцарю – и молвил: «Знаю,
Не сомневался ты, что я – Король,
И потому так славно потрудилась
Сегодня для меня твоя рука!»
«Сеньор мой, – тот ответил. – Божье пламя
Во время битвы над тобой узрел я.
Ты мой Король навеки!» И тотчас
Король и воин поклялись друг другу
На смертном поле в верности бессмертной.
Артур воскликнул: «Слово человека
Есть Бог в его душе[40]. Что ж, на тебя
Смогу я положиться в смертный час»[41].
Затем он новых рыцарей своих
(Их имена – Ульфиус, и Брастиас,
И Бедивер), не мешкая, отправил
С посланьем к королю Леодограну.
«За то, что я, – в посланье говорилось, —
Тебе неплохо нынче послужил,
Отдай мне в жены дочь твою, Гиньевру».
Король в душе, прочтя сие, воскликнул:
«Да! Он помог в моей беде. Но разве
Мне, королю, пристало отдавать[42]
Ему свою единственную дочь,
Коль не король он и, быть может, даже
Не королевский сын?» И тут же, вызвав
К себе седого старца-камергера,