И даже если бы они спросили изготовителя обуви Эрика Кука, они бы узнали, что «Пол и Диана были скорее как брат и сестра, чем слуга и хозяйка».
Но Скотленд-Ярд слушал Спенсеров, которые на момент смерти принцессы даже не знали ее друзей. Полицейские не захотели добраться до сути дела и поговорить с теми, кто был ближе всего к принцессе, хотя есть золотое правило, применимое к любой профессии, — «знай свое дело». Полицейские ничего не знали о том, какой была принцесса Уэльская, и при этом пытались разбирать дело, которое было связано с ней теснейшим образом.
В начале апреля Марк Болланд передал мне через посредника еще один совет: написать принцу Уильяму. Юный принц в это время путешествовал по миру, но если отправить письмо в Сент-Джеймсский дворец, то ему могли переслать его по факсу. 19 апреля я написал ему следующее:
Я так жалею, что за последние несколько месяцев не мог с тобой поговорить один на один. Мне нужно многое тебе объяснить. Я должен был вернуть тебе те вещи, которые принцесса оставляла у меня на хранение и которые у меня изъяла полиция. Я верю, ты знаешь: я всегда ценил доверительное отношение ко мне твоей матери и никогда бы ее не подвел, тем более — не предал. Твой Пол, которого ты всегда знал как честного человека.
И в этом письме я тоже указал, что брал на хранение некоторые вещи из дворца. Именно поэтому я так удивился, когда на суде в октябре 2002 года королевский адвокат Уильям Бойс положил в основу своих рассуждений тот факт, что, по его словам, «мистер Баррел никогда никому не говорил, что брал на хранение какие-либо вещи». Тогда как Служба уголовного преследования, представителем которой и являлся на суде Уильям Бойс, читала мое письмо принцу Уильяму еще за восемнадцать месяцев до суда. И даже один из их сотрудников, как показало расследование сэра Майкла Пита, «говорил, что этим письмом… Баррел пытался получить дополнительные аргументы для защиты… и это письмо необходимо представить в суде».
А значит, Служба уголовного преследования читала мое письмо, но в суде они утверждали, что не видели его.
Но самым важным для меня было то, что я знал: принц Уильям его читал. «Письмо было передано. На этот раз все удалось», — сообщил мне по телефону посредник. Это письмо читал также и принц Чарльз. Как сказала 30 апреля его адвокат Фиона Шеклтон: «Марк Болланд посоветовал ему написать письмо… мы знали, что оно скоро придет, кто-то предупредил принца Чарльза».
На той встрече, где были представители Службы уголовного преследования, Скотленд-Ярда и леди Сара Маккоркодейл, в свете моего письма принцу Уильяму встал важный вопрос: выступит ли принц Уильям на стороне обвинения. Когда леди заявила, что окончательное решение остается за ней, Фиона Шеклтон «сказала, что она не хотела бы, чтобы принц Уильям действовал против душеприказчиков, потому что в таком деле необходима слаженность».
Тогда у принца Чарльза была возможность защитить меня, подтвердив, что я преданно хранил вещи принцессы. Но он не стал этого не делать.
В свое оправдание принц Чарльз говорил, что он «предпочел бы, чтобы следствие прекратили». Это было то же самое, как если бы, увидев, что его дворецкого посреди улицы избивают какие-то бандиты, он сказал, что это нехорошо и пошел по своим делам.
Как показало впоследствии расследование, которое проводилось по его инициативе, если бы речь шла о ком-то из его слуг, он вел бы себя по-другому. Милберн вспоминал: «Сэр Стивен Лампорт сказал, что слуги принца Чарльза поддержат обвинение, поскольку в деле не замешан никто из его слуг. Это значило, что они проявили бы меньше энтузиазма, если бы обвиняли слугу принца Чарльза».
Из всего этого создавалось впечатление, что у меня не нашлось ни одного друга в королевских кругах. Это так, но и в кругах профессиональных я вообще стал изгоем. Мой телефон вдруг умолк, а ведь, с тех пор как вышла моя книга «Развлечения со вкусом», он звонил не переставая. Никому не нужны были лекции дворецкого, обвиняемого в краже. Даже благотворительные организации, для которых я раньше бесплатно произносил послеобеденные речи на банкетах, теперь перестали меня приглашать. Единственная компания, которая не отвернулась от меня, была «Кьюнард». Как странно, что та самая организация, приглашение от которой моя мать бросила в огонь в 1976 году, по-прежнему давала мне работу. Я, как и раньше, выступал с лекциями на их лайнере «Елизавета II».
Но это не сильно утешало меня, когда жизнь наносила мне очередной удар исподтишка. Все остальные, с кем я работал, после моего ареста решили умыть руки. Я перестал вести колонку домашнего хозяйства в еженедельном приложении к газете «Дейли Мейл». Им больше были не нужны мои советы относительно приготовления блюд и приема гостей. Для компании «Проктор энд Гэмбл» я стал крупной рекламной катастрофой. Я подписал с ними контракт о том, что снимусь в рекламе бумажных полотенец. Фотопробы уже были сделаны, и все готовились к съемкам. Но тут меня арестовали. Компания решила, что я могу испортить им репутацию, и поспешила смыть пятно позора, выплатив мне 20 тысяч фунтов — часть того, что я должен был получить — и объяснив, что съемки не состоятся. Этих денег плюс наши сбережения было достаточно, чтобы мы смогли дожить до следующего года.
Одному Богу известно, сколько денег я потратил в то тяжелое для меня время на мерло и кьянти, и это тогда, когда нам надо было экономить. Мария отказывала себе во всем, даже перестала пользоваться косметикой. Она вспомнила свои навыки горничной и устроилась уборщицей в доме своей знакомой, чтобы получать хоть какие-то деньги. А я тем временем с каждым днем все больше и больше погружался в депрессию. Я лежал в постели до одиннадцати, потом садился за свой стол и думал обо всем, что случилось. Вечерами я выпивал по три бутылки вина, иначе мне не удавалось заснуть.
В четыре часа утра я просыпался, садился в кровати и смотрел сквозь щель в занавесках, нет ли под моими окнами подозрительных машин. Я просыпался от кошмаров в холодном готу. Почти два года меня не покидала мысль, что вот-вот на моем пороге снова появятся полицейские. И до сих пор, когда почтальон стучит в дверь, я мысленно возвращаюсь в 18 января 2001 года.
Я сидел и жалел себя. Слава богу, что моя жена оказалась такой сильной женщиной. Ее стойкость, ее поддержка, бесконечные жертвы, на которые она шла: например, когда против своей воли согласилась переехать из Хайгроува в Старые конюшни; она мирилась с тем, что «теряла» меня, потому что я все время посвящал принцессе; она растила наших детей, тогда как я ушел с головой в свою работу, а когда служил в Фонде, целыми неделями жил в Лондоне. Когда мне было тяжело, я всегда знал, что могу рассчитывать на ее поддержку. Все те годы, когда принцесса опиралась на меня, я в свою очередь опирался на Марию. Забудьте о том, что принцесса звала меня своей опорой. Единственной по-настоящему надежной опорой была моя Мария. Она старалась утешить меня, она выносила бутылки из-под вина.
— Слушай! — говорила она. — Хватит себя жалеть. Вспомни о детях. Им нужен сильный отец. Они не должны смотреть, как ты разваливаешься. В этом доме у тебя тоже есть обязанности.
— Но я не могу со всем этим справиться! — кричал я. Тогда Мария хватала одну из фотографий принцессы и тоже начинала кричать:
— Ты сам выбрал этот путь! Так и иди по нему! Как я иду по нему и не жалуюсь. Когда она была жива, то хотела, чтобы ты все время был с ней. Ты и сейчас с ней.
Мария считала, что мне давно пора начать новую жизнь. Но мне было приятнее оставаться в 1997 году с воспоминаниями о моей хозяйке. Ее фотографии заполняли все стены, и, когда я глядел на них, мне становилось легче. Даже спустя четыре года после ее смерти она по-прежнему стояла для меня на первом месте. И только потом семья.
В октябре 2001 года полиция арестовала еще одного «подозреваемого» — моего брата Грэма. Как и ко мне, они пришли к нему на рассвете. И перерыли весь дом. Его арестовали и подвергли допросу на том основании, что у него были обнаружены две тарелки с королевским гербом, фотография принцессы с ее автографом, картина, на которой была изображена яхта Ее Величества «Сириус», а также литография в рамочке — игра в поло. Обе картины подарил мне принц Чарльз, когда я еще работал в Хайгроуве, а я — тогда же — отдал их Грэму. У нас даже была фотография, сделанная в одной из комнат нашего дома в Хайгроуве, где в кадре оказалась картина с «Сириусом». Снимок был сделан в 1994 году. Грэма обвинили в том, что все найденные у него предметы он украл в 1997-ом.