— Ну что ж, хочется надеяться, что так и будет, — проговорила подруга. — Но я думаю, тебе придется делать это с учетом местных условий.
— Что ты хочешь сказать? Чем плохи мои условия? Я считала, что именно в этом и заключается смысл нашей новой большой попытки.
— Твои условия плохи тем, что ты ни на дюйм не делаешь уступки городу. Ты живешь в центре Старого Пэмбертона, и твои соседи — это самые старинные семьи, какие только у нас есть, включая некоторых „зимних жителей". А ты все еще ведешь себя так, будто бедна как церковная мышь.
Не носишь красивые платья, отдала Хилари в бесплатную школу, разрешаешь ей ездить в автобусе, хотя „Пэмбертон Дэй", закрытая частная школа, находится не дальше трех кварталов от твоей парадной двери. Наконец, ты не разрешаешь дочери брать уроки верховой езды, сама не проявляешь интереса к этому занятию и ведешь себя так, словно гольф-клуб и теннисные корты не для тебя. Даже ни с кем не знакомишься. Энди, это наш образ жизни, это то, чем мы занимаемся все свободное время. Это не… показное или преувеличенное. Это и есть мы. И ты живешь среди нас. Прости нам наши деньги и не суди нас слишком строго. Ты никогда не станешь частью Пэмбертона, если будешь продолжать притворяться, что он не существует. Ни ты, ни Хилари. Может быть, тебе безразлично, но наступит день, когда твоя дочка почувствует: что-то вокруг нее не так.
— Ты знаешь, что мне не по средствам „Пэмбертон Дэй", теннисный клуб и уроки верховой езды, — сказала я уязвленно: Тиш все это знала или должна была знать. — Тебе известно, сколько я зарабатываю и сколько плачу за аренду. Может быть, мы не бедны как церковные мыши, но мы, черт возьми, в самом деле бедны в понимании бедности „белыми воротничками". И я не собираюсь притворяться и делать вид, что это не так, только потому, что вокруг меня все богаты. Я не хочу притворной жизни ни для себя, ни для Хил. А у девочки все нормально.
— Чепуха! Ты была богатой всю замужнюю жизнь, — оборвала Тиш. — Весь твой мир последние пятнадцать лет был так же богат, как тот, что окружает тебя сейчас. Во всяком случае, почти так же. Господи, у тебя есть по крайней мере твоя одежда. И как раз притворством является то, что ты постоянно носишь одни и те же три бумажные юбки и блузки. У тебя прекрасная мебель и изящные драгоценности. И я хорошо, черт возьми, распрекрасно знаю, что Крис выплачивает тебе достаточно денег на содержание ребенка, чтобы поместить Хил в „Пэмбертон Дэй", брать для нее уроки любого вида спорта, какие только есть, включая боевые искусства! Может, ты и ублажаешь свою гордость, изображая сцену „бедная, но гордая", но твоему ребенку нужно уже сейчас познакомиться с теми людьми, рядом с которыми она будет расти и становиться на ноги.
— Хилари ни на что не жалуется, — пробурчала я угрюмо, — она ни слова не сказала о школе. Даже не упоминает об уроках верховой езды.
— Она вообще ни слова не сказала о многом с тех пор, как вы здесь, — произнесла Тиш, спокойно глядя на меня поверх солнечных очков. — У нее нет ни одной подруги ее возраста, насколько я знаю. Ни одной! Когда она не в школе, она с тобой или со мной. Ее друзья — это я, Чарли и Картер Деверо. Хил превращается в твою маленькую тень: всегда около мамы, бледная и тихая, как будто приклеилась к твоему бедру. Ты рассказывала мне, какой смышленой, любознательной и самостоятельной она была, но, Энди, я просто не могу представить ее такой! То, что ты делаешь для дочери, — это не защита, это высасывание жизни и независимости из девочки. Очень скоро никто не будет беспокоить тебя, чтобы попытаться познакомиться с Хил, потому что ты сделаешь так, что она будет бояться буквально всего. Ведь так жить скучно, Энди! Скучно всегда иметь на буксире молчаливого и робкого десятилетнего ребенка каждый раз, как мы куда-нибудь собираемся. Разве этого ты желаешь для Хилари?
Яркий, обжигающий гнев затопил меня и заглушил мой ответ. Страх зашипел во мне, как змея: „Что, если она права? Может быть, у Хил какие-нибудь отклонения? Как можно быть такой безвольной, а мне — слепой, чтобы не видеть подобного?! Может быть, она действительно больна, а я от страха за нее боюсь заметить очевидное? Есть ли что-то — Господи, даже само слово ужасно — что-то ненормальное в ней? Должна ли я пригласить к ней доктора, какого-нибудь психотерапевта?" Даже сама эта мысль бросила меня в дрожь, и я в ужасе отогнала ее.
К тому времени, когда я собрала разбежавшиеся мысли, Хилари вышла из ресторана, и я пристально посмотрела на нее. Казалось, промчались целые месяцы с тех пор, как я внимательно разглядывала свою дочь в последний раз.
Дочка стала значительно выше и тоньше, чем была в начале лета, черты лица становились все более изящными и красивыми, волосы лежали буйной копной черных кудрей, но ее прежде сияющие голубые глаза были тусклыми и слишком широко раскрытыми. Она отводила их ото всех, мимо кого проходила.
Хил резко отстранялась от прохожих, приближавшихся к ней слишком близко, а когда подошла к „блейзеру", стала искать глазами меня и рванулась к машине. Она держала руки перед собой, как маленькая собачка, которая что-то просит. Это был ее младенческий трюк, всегда очаровывавший нас. Но теперь подобное поведение выглядело неестественно и жалко. Хил дышала ртом, желая поскорее добраться до меня, и в какой-то ужасный миг я увидела то, о чем говорила Тиш. Хилари выглядела почти как умственно отсталый ребенок.
— О Боже милостивый! — прошептала я. — Посмотри на нее. Это я сделала ее такой!
— Нет, это не так. — Тиш пожала мне руку. — Просто ты сделала дочку излишне зависимой от себя. Энди, я вырастила двух девочек. В этом возрасте они усваивают все во много раз быстрее. Попробуй что-нибудь, что нравится ей. Для начала уроки верховой езды. Картер возьмется учить ее, если ты не хочешь прибегать к услугам Пэт. Ведь он прекрасно обращается с детьми.
Вот так Хилари начала брать уроки верховой езды, сначала на толстой старой кобыле Картера, которая принадлежала его умершей жене, а позже — по протекции этого милого человека — у самой Пэт Дэбни. Теперь даже я видела, что дочка просто рождена для того, чтобы стать наездницей. Мне была противна сама мысль, что Хил сможет довольствоваться только остатками ленивой небрежности Пэт, но моя девочка медленно, но верно начала меняться, и я смирилась.
Дочка все еще оставалась слишком спокойной и бледной, все еще липла но мне, но вскоре начала потихоньку сама ходить на конюшню „Ранэвей" и проводила часы в обществе небольшой чалой кобылы, которая была приятельницей по конюшне и сопровождающей крупного ирландского жеребчика, принадлежащего Пэт. Слабая искорка новой жизни в глазах дочки заставляла мое сердце вздрагивать от надежды и благодарности к Тиш.
— Что бы было, если бы ты не открыла мне глаза, — говорила я. — Мне кажется, Хил просто могла бы исчезнуть из этого мира. Дважды в этом году ты спасаешь нас, Тиш.
— Я ее еще не спасла. Хилари предстоит долгий путь. И не благодари меня. Кто угодно сделал бы то же самое. Картер, например. Он уже готов был поговорить с тобой.
— Это правда? — спросила я Картера два вечера спустя, когда мы сидели перед камином с бутылкой хорошего каберне и мисками оленины, приготовленной с перцем чили. Чарли заготовил мясо год назад и заморозил. В камине горел огонь, хотя все еще было слишком тепло. И, чтобы не было жарко, Картер включил кондиционер.
— Да, — признался он, — правда. И должен сказать, что сердце у меня уходило в пятки, как только я думал о том, как вам будет тяжело выслушать мои слова. Я боялся до смерти, что вы прогоните меня. И не думаю, что смог бы это перенести, Энди Панда.[41]
Он протянул руку и провел пальцем по моим губам. Я замерла и сидела, глядя вниз, на мясо с чили, чувствуя, как горит лицо, а старый кондиционер нещадно жужжал и жужжал…
— Не надо, Картер, — наконец прошептала я.
Не знаю, почему меня это удивило. С тех пор как мы познакомились во время ланча в Гостинице, нам часто приходилось бывать вместе. Встречался ли Картер с другими женщинами, я не знала, но была почти уверена, что нет. Я не сомневалась, что он находил меня привлекательной, хотя никогда не делал явных шагов для сближения. Тем не менее это читалось в повороте его головы, пристальности взгляда, тембре прекрасного голоса. Он покровительствовал нам, но ненавязчиво, и был нежным без надоедливости, всегда приятным и внимательным в том, что он делал и чего не делал. Картер казался искренним и бесконечно заинтересованным в моей дочери, а по отношению ко мне он часто переходил на шутки или делал комплименты.