Несмотря на появление уже в конце XV в. пока еще полуавтономного подразделения – Королевской конюшни, сложившаяся при Йорках бинарная структура распределения полномочий внутри придворного пространства продолжает доминировать и при Тюдорах, подчеркивая изначальное архитектурное единство «дворцовой» администрации. Ведомство шталмейстера, располагавшееся в стороне от резиденции монарха, пока лишь только «физически» объединялось с другими службами двора, когда, передвигаясь по стране или за ее пределами, король нуждался в особых инструментах, способных визуализировать в доступных формах величие принадлежавшей ему власти. Но в повседневном, ограниченном дворцовыми стенами пребывании он довольствовался ресурсами Королевской палаты.
Помимо репрезентативных полномочий, Палата объединяла все функции «матричного» управления и контроля, унаследованные от Королевской курии. Она оставалась основным депозитарием королевских драгоценностей, в ее ларцах хранились многочисленные малые печати; она была местом, где король держал совет, куда стягивались все нити придворных клиентел. Казначей Палаты был по-прежнему главным лицом в королевстве, на которого ложилось бремя управления домениальными финансами; ее секретарь не только выполнял функции связующего звена с Канцелярией и Хранилищем свитков (позднее – архивом), но и во многом инициировал центральное делопроизводство. Кроме того, Палата продолжала играть заметную роль в назначении местной администрации и сохраняла доступные к тому времени формы юстиционного контроля над прерогативными судами короны[45]. Объем функций мог с течением времени расти или сокращаться, но при этом Палата продолжала оставаться важнейшим звеном в системе центрального управления.
Судя по всему, с момента своего возникновения Camera regis так и никогда не была замкнутым пространством, способным сохранить известную приватность в жизни государя, и оставалась вплоть до начала XIV в. единым лишенным каких-либо, пусть даже временных, перегородок помещением.
Позднее при Ланкастерах и Йорках в строительстве или перепланировке королевских резиденций заметным становится стремление заказчиков делить обычно отводимое под Палату пространство сначала на две, а затем и на три составляющие. В конце XV – начале XVI века в «номенклатуре» придворных помещений уже заметно выделяется комплекс из трех смежных комнат, по традиции именуемый все той же Королевской палатой, но на деле представляющий собой архитектурно связанные Большую (из-за размеров), Присутственную и Личную палаты.
В ранний период правления Тюдоров начнется растянувшийся почти на столетие процесс сознательного разграничения планировки этих помещений, который будет сопровождаться не только попытками их более частного дробления (сначала от трех к пяти, а затем от пяти назад к четырем), но и обособления приписанного к ним корпуса слуг. Лежавшие в основе этих изменений мотивы могли варьироваться с учетом, к примеру, особенностей женского правления, но в их конечных результатах всегда присутствовала политическая составляющая.
Наиболее существенным решением, окончательно реорганизовавшим внутреннее камеральное устройство, стало учреждение, а затем и значительное преобразование особого штата личных королевских слуг[46]. Появление такой придворной службы свидетельствовало и о начале своеобразной «приватизации» монархом внутреннего пространства одного из пределов Палаты, и о попытках материализации, пусть еще примитивных спекуляций о «физическом» и «политическом» теле короля, и о возможных перспективах или «сценариях» придворного театра власти. Закреплявшееся учреждением должности особого ответственного за их деятельность лица – грума мантии[47], само возникновение института личных слуг короля предполагало их последующее обособление и постепенное превращение в наиболее влиятельный сегмент служилого придворного штата. При этом сама палата обретала если не самостоятельный, то, по меньшей мере, автономный статус, расширяя и преобразуя круг обычно связываемых с нею полномочий, но неизменно и целенаправленно ограничивая возможный доступ к персоне короля.
По своему исходному предназначению личные слуги короля во многом напоминали появившиеся значительно ранее континентальные аналоги. Французский «valet de chamber» и бургундский «valet de corps», очевидно, служили исходными образцами для «groom of the body», но в своем окончательном варианте английский грум, скорее, напоминал известный тип личного слуги государя, описанный Б. Кастильоне. Оставаясь человеком простым, но наделенным от природы способностями безупречно удовлетворять ежедневные потребности своего господина, он сначала по мере своих возможностей дистанцировал, а затем и поддерживал в неизменном виде всю лишенную необходимой в других случаях театральности повседневную жизнь монарха[48].
45
Condon М. Ruling Elites in the Reign of Henry VII // Patronage, Pedigree and Power in Late Medieval England. Gloucester, 1979. P. 127–129.
46
Существуют определенные трудности с датировкой начала этих изменений. Не вызывает сомнений тот факт, что основная часть преобразований, связанных с Личной палатой, так или иначе приходится на период 1485–1526 гг., то есть хронологически совпадает с годами правления Генриха VII и частично – Генриха VIII. Сложности возникают с определением точной даты ордонанса, инициировавшего отделение Личной палаты от прочих камеральных ведомств. В распоряжении исследователей нет точно датируемого оригинала. Д. Старки еще в своей докторской диссертации (1973) использовал хранящийся в Коллегии герольдов список (College of Arms. Arundell MS. XVII (2)), датируя его протограф 1495 г. (Starkey D. The King’s Privy Chamber, 1485–1547. Unpublished Cambridge Ph. D. dissertation, 1973. P. 18ff) и, следовательно, считал, что Генрих VII был инициатором преобразований. Старки также полагал, что еще одна копия ордонанса, опубликованная Ф. Гроузом и Т. Эстлом, хотя и содержала значительные интерполяции (The Antiquarian Repertory: In 4 vols. / Ed. by F. Grose, T. Astle. London, 1807–1809. Vol. II. P. 184–185 (текст ордонанса); P. 186–209 (интерполяции)), была идентична в своей основной части списку Коллегии герольдов. Копия была изготовлена для Генриха VIII Тюдора его лорд-чемберленом Генри Фитц-Эланом, графом Эранделлом в 1526 г. Поскольку и в опубликованном тексте ордонанса, и в списке Коллегии герольдов нет упоминаний о джентльменах Личной палаты – службе, впервые учрежденной, как известно, Генрихом VIII не ранее 1515 г., то Старки считал это достаточным основанием, чтобы предварительно датировать сам текст ордонанса периодом правления Генриха VII. Далее уже по косвенным свидетельствам он ограничивал время появления ордонанса 1495 г., считая, что его издание должно было последовать сразу же за раскрытием заговора Пурбека (Starkey D. Intimacy and innovation: the rise of the Privy Chamber, 1485–1547//The English Court: from the Wars of the Roses to the Civil War/Ed. by D. Starkey. London, 1987. P. 73–74). При этом в тексте самого ордонанса и сопровождающих его документах отражается, на мой взгляд, та ситуация, которая оставалась, согласно утверждениям самого Старки, более характерной для отношений внутри самой Палаты при Генрихе VIII, а не при его предшественнике: грумы упоминаются лишь в веренице прочих должностей и далеко неравнозначно соседствуют с эсквайрами и рыцарями Личной палаты короля; для последних даже отводится отдельный титул (P. 185–186). Мнение о связи появления этого ордонанса с последствиями придворного заговора 1495 г., таким образом, весьма спорно.
47
Я предпочитаю этот не совсем точный вариант передачи данного термина, исходя из одного возможного перевода английского слова «stool», и преследую цель избежать по возможности его исходного бытовавшего в средние века значения («stool of easy»), тем не менее, отражавшего набор начальных «служебных» обязанностей его предшественника «yeoman of the Stool». – О варианте перевода этого термина с учетом обособления четвертого камерального ведомства– Королевской спальни см.: Англия XVII века: социопрофессиональные группы и общество/Под ред. С. Е. Федорова. СПб., 1997. С. 13.
48
Castiglione В. The Book of Courtier. London, 1989. P. 127.—Более подробно об этом: Scaglione A. Knights at Court. Courtliness, Chivalry, and Courtesy from Ottonian Germany to Italian Renaissance. Los Angeles, 1991. P. 229–242.