У него в кармане было семнадцать тысяч долларов наличными, и он сначала отправился в «Кемикл-банк» на углу Бродвея и Девяносто первой. Там он положил пять тысяч на свой сберегательный счет. Затем взял такси до угла Бродвея и Семьдесят третьей, где положил еще пять тысяч в «Чейз Манхэттен» на текущий счет. Третий банк был на углу Пятьдесят девятой и Лексингтон-авеню, «Драй Док». Он положил пять с половиной тысяч на свой третий сберегательный счет, оставив себе полторы тысячи наличными. Он должен дать Томми пятьсот долларов или около того, и тысяча останется на расходы.
Когда он делал вклады, мерзкое чувство, преследовавшее его после встречи с Китти, почти ушло. Он просто не мог ее понять. Сначала попасть в такую заваруху с этими двумя макаронниками, а затем поддаться им, когда ей нужно было схватить со стола нож для бумаги и всадить его кому-нибудь в глаз, сражаться за себя так, как он однажды дрался в Синг-Синге, когда пожизненник наехал на него. Ты должен им показать. Если нет — тебя затопчут. Да черт с ней. Он сейчас хотел только вернуть себе две тысячи. И она очень пожалеет, если не отдаст их.
Томми Палумбо жил в центре на Малберри-стрит, в Маленькой Италии. Жил с отцом и матерью, но днем никого из них дома не бывало, поскольку они держали бакалейную лавку на Мотт-стрит. Томми сидел на крылечке с парой других ребят, когда на такси подъехал Алекс. Они все повернулись посмотреть, кто бы это мог быть.
Томми узнал его сразу и бросился навстречу. Ему было двадцать два, но он был небольшого роста и хрупкий, потому смотрелся на семнадцать. Он был в дангери[4], белой футболке и легкой голубой поплиновой ветровке. Еще на нем были высокие спортивные туфли. Выглядел он как тинэйджер, собирающийся поиграть в бейсбол.
— Эй, парень, — сказал он и протянул руку. Алекс пожал ее, потом заплатил таксисту и дал ему на чай.
— Твои старики дома? — спросил он.
— Нет, — ответил Томми. — В магазине.
— Тогда, может, зайдем внутрь?
— Конечно, — ответил Томми. — Я все равно собирался тебе кое-что показать.
Они прошли мимо ребят на лестнице, которые смотрели на Алекса так, словно он был легавый. В коридоре было пусто, пахло антисептиком — в Маленькой Италии в домах никогда не воняет мочой, как в Гарлеме. Они поднялись на третий этаж, и Томми открыл квартиру своим ключом. Они сели в гостиной. У противоположной стены стоял диван, а над ним висело распятие. Над головой Иисуса была прибита надпись «INRI»[5].
— Что значит эта надпись — «INRI»? — спросил Алекс.
— «И На кресте Распяли Иисуса».
— Да ну тебя, это что-то по латыни.
— Нет. Именно так, как я говорю, потому что евреи прибили его к кресту.
— Никогда прежде такого не слышал, — сказал Алекс.
— Это правда. Мне бабушка рассказывала.
— Я тут кое-что тебе принес, — усмехнулся Алекс и достал бумажник. Генри заплатил ему двадцатками, потому он отсчитал двадцать пять бумажек и протянул их Томми. — Пять сотен. Хватит?
— Много, — ответил Томми.
— Это же ты свел меня с Генри.
— И все равно много.
— Бери-бери, — хмыкнул Алекс. — Как ты, кстати, с ним познакомился?
— С Генри? Да через того еврея, моего бывшего партнера. Прежде, чем меня посадили. Его звали Джерри Штейн. Помнишь?
— Нет.
— Короче, у нас было два совместных дельца. Потом он стал работать в одиночку, но я не в обиде, мы хорошо ладили. Взяли мы два винных магазина в Бронксе. Он сунул пушку прямо в ухо парню и сказал: вытряхай кассу или я проделаю дырку у тебя в голове. Он и познакомил меня с Генри сразу после того, как я вышел. Знал, что мне нужно дело, и решил, что Генри мне что-нибудь подыщет. Но Генри заявил, что сейчас ему нужен хороший взломщик, вот я и сказал, что знаю лучшего взломщика в Нью-Йорке…
— Да-да.
— Все это ничего не стоит, Алекс. — Томми пожал плечами. — Вот так все и было. Значит, дельце стоящее?
— О да.
— Простое?