— Я позвоню Фелис. Мне только нужно будет чуть попозже сменить Питеру пеленку, а это я и вслепую сделаю. Давай не будем ни о чем думать, просто напьемся, хорошо? Я просто с ума сошла, Алекс. Мне так хорошо, я просто сказать не могу. Наконец-то я отделалась от этого гада, понимаешь? Ты знаешь, что это для меня значит?
— Я знаю, что ты этого хотела, Джесс, — ответил он.
— Да, — кивнула она. — Да. — Она мгновение задумчиво смотрела в бокал, затем усмехнулась. — Иисусе, я прямо поверить не могу. — Она тут же подошла к телефону и набрала номер Фелис. Ожидая гудка, она сделала Алексу знак выпить и послала ему воздушный поцелуй.
Он не собирался напиваться ни с ней, ни с какой другой фраершей. Более того, он не знал, понравится ли ему она в пьяном виде. Он видел пьяной свою мать слишком часто и знал, что в пьяной девке ничего привлекательного нет. Потому он слушал, как она извиняется перед Фелис, но уже собирался не слишком пьянствовать и, может, заказать чего-нибудь из еды — он знал местечко на Бродвее, откуда развозили заказы по домам. Оторвавшись от телефона, она быстренько прикончила второй бокал «Мартини», затем налила себе из графинчика еще, наполнив и бокал Алекса. В ее поведении было что-то безумное, что-то с привкусом неминуемой опасности, но он убеждал себя, что полностью контролирует ситуацию. Пусть напивается до положения риз — он останется трезвым. Слишком много у него тайн, а пить с фраершей — совсем не то, что пить с тем, кто в твоих тайнах замешан.
Но ему тоже было что праздновать — добычу в супермаркете в понедельник, только что полученную информацию о том, что систему в доме Ридов можно вырубить, просто перерезав телефонные провода. К тому же ему было с ней легче, чем с любой правильной девушкой, которых только знал. И потому, несмотря на всю свою решимость не напиваться, он поймал себя на том, что пьет вместе с ней, пусть не так, как она, отставая от нее, но все же пьет. Когда она начала понемногу дурить — после четвертого бокала, — он стал было подумывать, что у нее, наверное, бездонный мочевой пузырь и выпивка так на нее и не повлияет. Он сказал себе, что плохо сидеть рядом с тем, кто кайфует, разве что не подогреть немного и себя. И отчасти потому, что не хотел упустить веселья, отчасти оттого, что она подзуживала его, он решил, что пара-другая бокалов не помешают, пока он будет держать ситуацию под контролем, пока будет помнить, что это фраерша, что он вообще никогда не должен об этом забывать.
Но после того как они прикончили графинчик и занялись любовью на диване в гостиной, он обнаружил, что это ужасно трудно держать в уме. Джессика распахнула халат, но не сняла его, полотенце сползло у нее с головы, и он вдруг осознал, что ему очень трудно не думать о ней как о профессиональной шлюхе. Он сказал ей об этом совершенно неожиданно для себя (хотя все еще вполне владел собой, пусть даже они оба смеялись), сказал, что она лучше половины шлюх, с которыми он когда-либо спал. Она рассмеялась и уточнила, много ли было этих шлюх? Он ответил, что по крайней мере тысяча, и они оба снова рассмеялись. Она попросила рассказать ей о том, что делают шлюхи, и он начал рассказывать, затем вспомнил, что она честная, и быстро добавил: «Я тебя надул, я никогда в жизни не спал со шлюхой».
Ему нравилось заниматься с ней любовью, и он сказал ей правду (хотя и неожиданно), это было действительно лучше, чем со шлюхами. Но они уже переступили черту, и когда она предложила смешать еще графинчик «Мартини» («Ведь я хотела напиться, Алекс, ты что, забыл?»), он встал с дивана и пошел к бару. Налил в графинчик джина, а она сказала ему, чтобы он не переборщил с вермутом («У тебя рука в этом смысле тяжелая, Алекс»). Перемешивая, он слушал стук кусочков льда в графине и чувствовал, как поверхность стекла становится под его ладонями все холоднее и холоднее. И тут он вспомнил, как однажды потерял перчатки — тогда он шел на дело зимой, и его руки так закоченели, что он едва мог вскрыть замок на входной двери. Он быстренько отогнал эти воспоминания, поскольку это было его тайной, а он должен быть очень осторожным насчет своих секретов.
Он отнес графинчик к дивану и снова налил ей бокал. Джессика подняла тост за своего мужа-ублюдка Майкла и сказала:
— Господи, как же приятно было заставить его подписать соглашение! — Алекс чокнулся с ней и сказал: «Аминь». И они стали говорить о Боге, верят ли они в него, считают ли себя религиозными или нет, — это была очень серьезная пьяная дискуссия, и Джессика спросила его: «Не думаешь ли ты, что Бог — это женщина?» Алекс ответил, что Бог, наверное, если и женщина, то только полька. Это напомнило Джессике тот польский анекдот, который она недавно услышала. Приходит поляк домой и видит жену в постели со своим лучшим другом. Он бежит к комоду, вытаскивает пистолет и приставляет к собственной голове, намереваясь застрелиться. Тут его жена начинает хохотать. Он смотрит на нее, не убирая от головы пистолета, и говорит: — «Кончай смеяться, ты следующая!» Алекс расхохотался и снова наполнил ее протянутый бокал. Заглотил залпом остаток своей выпивки и налил себе еще.