«Уточнение не понято».
— Я сказал: «Она». У Светланы дом запрограммирован на женскую личность. Так что это не «он», а «она». И начинай менять программы сам.
«Уточнение принято. На какую личность ты желаешь перепрограммировать меня?»
— Мужскую, разумеется. — Матвей повертел в руках сигарету и бросил её в ящик с песком. — И знаешь, что, старик… Не говори ей ничего. И вообще, запрети Светлане доступ к этим файлам. Пусть всё… Пускай всё идёт как идёт.
«Принято. Изменить логин команды ввода на „Старик“?»
Матвей поколебался.
— Да. Пожалуй. Это тебе подходит.
«Уточнение: „Старик“, значит дряхлый?»
Матвей похлопал ладонью по дверному косяку, боднул его кулаком.
— Старик, — сказал он, — значит мудрый. И спасибо за стихи.
Он запахнулся в простыню и направился в комнату.
Света высунула из-за ширмы голову в тюрбане мокрого полотенца. Сверкнула улыбкой.
— Что у нас на завтрак? — спросила она.
Матвей неопределённо мотнул головой:
— Спроси у Дома, он знает.
— Ты чего такой? Что-то случилось? О чём ты задумался?
Матвей усмехнулся.
— Ничего не случилось, — сказал он. — А если честно, меня сейчас занимает только один вопрос…
— Какой?
— Где мы теперь будем жить: у тебя или у меня?
Тоник
На душе у Петухова было тоскливо и муторно.
Был выходной — один из тех серых осенних выходных, когда дома делать совершенно нечего, пойти некуда, гулять просто так уже холодно, а гулять с друзьями и спиртным нет ни сил, ни желания: во-первых, все друзья сейчас копаются на дачах, а во-вторых, вчера у Петухова на работе что-то отмечали, и сегодня с самого утра у него, что называется, «горели трубы», булькало в животе и противно ныла голова. Он лежал на диване, тупо глядел в потолок и страдал. По радио передавали Моцарта. А может, Бетховена — с похмелья в этих тонкостях было не разобраться. Нестерпимо хотелось выпить. Некоторое время он просто терпел, отпаивался холодной заваркой из чайника, но к середине дня таки не выдержал и выбрался на площадь до ближайшего ларька.
Моросило. Ларёк был виден издалека — как и все ларьки в городе, его недавно выкрасили канареечно-жёлтой краской (было такое поветрие), и теперь он сразу бросался в глаза, как нелепый квадратный лимон. Пестрели банки с польской газировкой, выгоревшие за лето сигаретные пачки, коробки с турецкой жвачкой и обёртки от дешёвых шоколадок. Волоча ноги и кутаясь в ворот куртки, Петухов подошёл к застеклённой, с длинной трещиной витрине и начал выбирать, чего б купить.
Пива Петухов не любил и никогда не пил, предпочитая что-нибудь покрепче, но сейчас при одной мысли о водке или портвейне к горлу подступала тошнота. Лимонаду тоже что-то не хотелось. Разноцветье банок и бутылок раздражало. Наконец после долгих колебаний взгляд остановился на небольшой бутылочке джин-тоника.
Джин-тоник…
Петухов сглотнул. Звучало заманчиво. Вспомнился полузабытый вкус лимонной корочки, бодрящая хинная горечь и маленькие ёжики колючих пузырьков на языке, рот наполнился слюной, и палец Петухова как бы сам собою указал на вожделенную бутылку. Продавец — носатый грузин в коричневой кожаной куртке, без слов всё понял, с подозрением ощупал протянутую Петуховым сотенную, после чего в окошке киоска появилось и задвигалось в поисках ладони холодное скользкое донышко. «Вот же, заразы, — мрачно подумал Петухов, принимая бутыль. — Нет, чтобы летом так охлаждать!»
Сосуд был приятно широкий, тяжёлый, коричневого стекла, с большой квадратной чёрно-золотистой этикеткой. На красной крышечке маячила большая золотистая звезда, что напомнило Петухову коробочку с вьетнамским бальзамом. Петухов таких раньше не видел. Внутри что-то подозрительно пузырилось.
— А он у вас, часом, не бодяжный? — подозрительно спросил Петухов, с сомнением разглядывая бутылку.
Продавец сверкнул кавказским взором из-под козырька своей массивной кепки и проворно растопырил пальцы.
— Э, зачем так плохо говоришь? — укоризненно завозмущался он. — Хароший вещь, савсэм свежий. Не веришь — давай открою! Бери культурно, зачем ругаться?
Петухов опять заколебался — не купить ли две, потом решил повременить. Он принял из окошка ворох подмокших бумажных десяток и два рубля мелочью и полез в карман за кошельком.
Пить на улице было как-то холодно и неудобно, Петухов чуть ли не бегом добрался до своей квартиры, сбросил мокрую куртку и с бутылкой в руках поплёлся на кухню.
Пробка поддавалась удивительно тяжело. Жесть гнулась и скрипела, никак не удавалось подцепить её открывалкой. Петухов потел и отдувался. Потом вдруг что-то хрустнуло, бухнуло, пробка со звоном ударила в потолок и из горлышка клубами повалил густой зелёный дым. Петухов, на некоторое время совершенно ослеп, оглох и перестал воспринимать происходящее. «Надули!» — только и успел подумать он, выронил консервный нож, замахал руками, закашлялся и рухнул на стоявший позади него табурет.
Дальше была темнота.
Очнулся Петухов на полу, рядом с опрокинутой табуреткой. Голова болела ещё сильнее, линолеум неприятно холодил левую щёку и ухо. Должно быть, без сознания он провалялся несколько минут, потому что дым уже успел развеяться. Стараясь не делать резких движений, Петухов с кряхтением поднялся, сел, помотал головой и осторожно огляделся.
— Вот, блин, попал, так попал, ёксель-моксель… — пробормотал он, с опаской глядя снизу вверх на злополучную бутылку. — Это ж надо, так нарваться! Чтоб я, да ещё когда-нибудь…
Он вдруг осёкся и умолк.
На столе кто-то сидел. Это было маленькое, ростом в локоть, существо, покрытое пушистым жёлтым мехом, с круглыми глазами-бусинками, похожее на персонажа из детской программы «Улица Сезам». Сначала Петухов решил, что это кукла, и уже задался вопросом, откуда она взялась у него дома, но тут существо моргнуло и пошевелилось. Петухов похолодел.
— Вы… Ты… — пробормотал он и сглотнул.
Через мгновение в голове прояснилось, и сразу вспомнились бутылка, дым и нужные слова.
— Вы — Джинн, да? — охрипшим голосом спросил Петухов.
— Нет! — вдруг закричало существо, на поверку оказавшееся говорящим и почему-то очень испуганным. — Нет! Джинн уже ушёл! Я Тоник.
— Какой ещё Тоник? — опешил Петухов.
— Обыкновенный, — пояснило существо. — Вы, когда бутылку покупали, этикетку видели? Так там большими буквами написано посередине: «Джин», а внизу, маленькими: «Тоник». Так вот, я и есть тот самый Тоник… Кстати, спасибо, что выпустили. Там, внутри, не очень-то удобно.
— А… э… пожалуйста, — пробормотал Петухов. — А куда ушёл э-э… Джинн?
— По делам, — лаконично отозвался Тоник.
Повисла пауза. Тоник моргал и оглядывался. Петухов не знал, о чём ещё его спросить. Потом его осенило:
— А вы, простите, желания тоже выполняете?
— Нет, что вы, — Тоник смущённо потупился и поковырял столешницу ножкой. Вздохнул. — Мы так… — он помахал лапкой, — сбоку припёка.
Уважение Петухова к Тонику мгновенно испарилось. Похмелье не желало проходить, и настроение у Петухова стало резко портиться.
— А для чего тогда ты сидел… там? — Он кивнул на бутылку, мимоходом перейдя на «ты».
— Для компании, — простодушно пояснил Тоник. — Одному ведь скучно.
— Скучно, — мрачно согласился Петухов. — А ну, полезай обратно!
— Это ещё зачем? — насторожился он.
— Отнесу тебя назад в ларёк. Обменяю как брак. Ну!
Тоник надулся.
— Меня нельзя в бутылку, — объявил он. — Я туда не влезу.
— Раньше ж помещался.
— Так это с Джинном! А так…
— Ну вот что, хватит болтать! — раздражённо заявил Петухов, шагнул к столу, сграбастал взвизгнувшего Тоника, оказавшегося на ощупь вполне материальным, и попытался запихнуть его в бутылку. Тоник пищал и отбрыкивался, потом стал царапаться и верещать.
В следующую секунду — Петухов даже не успел ничего понять — какая-то сила приподняла его и шлёпнула, и он снова оказался на полу.