— Где?
— В Ключах.
— Та-а-ак… При каких обстоятельствах?
— Приказ я ваш нарушил… Из колхозного сада я…
— Ладно! Детали потом! Погоня была?
— След от них спрятал. До вечера по камышам ползал.
Киреев заметно повеселел.
— Легко, Николай, отделался. Могло быть и хуже! — проговорил он и подсел к нему. — Не вешай носа. Все будет хорошо. — И к остальным: — Ну, орелики! Животы от растительной пищи не вспухли еще? (Разведчики давно израсходовали НЗ — неприкосновенный запас — и питались щавелем да сухарями). Держаться! К утру будем дома. Ночью дубовым перелеском прошмыгнем до мельницы, а там — через Сож вплавь. На той стороне — наша дивизия. Сведения взяты у надежного человека, хозяина старой квартиры. Вы что?
Все молчали. Николай смотрел под ноги и сопел угрюмо.
— Случилось еще что-нибудь? — в голосе лейтенанта звучало недоумение.
— Выходит, что мы в одном месте побывали, — объяснил Николай. — Я к старикову домику со стороны сада подбирался.
— Ну?
— Офицера там и… взял…
Отправляя Полянского, Киреев строго-настрого приказал ему ни в коем случае не обнаруживать себя, не соблазняться никакими трофеями. “Главное — разведать дорогу к своим, — говорил он. — Задача — нащупать слабое место в обороне противника и выбраться отсюда. Гитлеровцы пока и не подозревают, что у них в тылу блуждает наша группа… Разведаем дорогу, тогда и за “языком” пожалуем”.
— Вы, старший сержант, нарушили боевой приказ и поставили под угрозу всю группу, — посерьезнел Киреев. — У старика я взял сведения о силах противника и договорился с ним о дальнейшей разведке, которую ему легче проводить, чем нам. Теперь старика, конечно, немцы заподозрят и, может быть, расстреляют. Вот что вы наделали! По возвращении в дивизию я буду ходатайствовать о самом строгом для вас взыскании. Поняли?
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Вещи у офицера взяли? Какие?
— Полевую сумку с документами, несколько писем… пистолет…
— Дайте сюда!
— Карту с подробной схемой нашей обороны у фашиста в сумке обнаружили, — поспешно сообщил Демьян Федотов, надеясь успокоить командира и хоть немного умалить вину товарища.
Было темно, и Киреев склонился над картой, почти уткнулся в нее, чтобы получше разглядеть карандашные пометки, условные обозначения.
— Да, здесь есть над чем поломать голову.
— Узнать бы, товарищ лейтенант, как фашисты заполучили сведения. Схема — точнее не найдешь! — опять вставил Демьян.
— В дивизии разберутся! — лейтенант сложил и спрятал карту в полевую сумку. — Надо немедленно уходить. Осмотрите, все ли в порядке.
Густые сумерки окутали землю. Повеяло прохладой. С полей ветерок донес пряные запахи цветов и трав. В орешнике робко щелкнул, а затем рассыпал звучные трели соловей. В такие ночи не по вражеским тылам плутать, а под голосистую гармошку тревожить задушевными песнями сердца девчат или водить за околицей сонного села хороводы.
Миновали молодой дубнячок. Слева и справа слышались приглушенные голоса бодрствующих в окопах немцев.
Разведчики шли друг за другом, след в след. В руках — автоматы. Нервы напряжены до предела: легкий шорох под ногой — и пятерка цепенела. “Тик-так, тик-так, тик-так”. Это часы на руке лейтенанта отсчитывали томительные секунды.
В темное небо гигантской занозой взвилась ракета и осветила передний край противника, реку и темный берег той, родной стороны. Разведчики припали к земле, срослись с нею. Ракета погасла. Вперед! Сердца колотились отчаянно.
У реки — пустая траншея, две линии “спирали Бруно”. Дальше — камыши. Наконец-то!
— Полянский, — шепотом позвал лейтенант, приспосабливая поверх пилотки полевую сумку — единственный трофей затянувшегося поиска. — Вы плывете за мной. Замыкающим — Федотов.
Неслышно плещется вода. Камыши кончились. Тишина. Но кто поручится, что именно в эту минуту десятки глаз не следят за разведчиками, что какой-нибудь вражеский офицер не поднял ракетницу над головой, чтобы дать сигнал к нападению. Лунная дорожка пролегла по речной глади до противоположного берега. Дно выскользнуло из-под ног. Стремительная струя подхватила смельчаков и вынесла к песчаной косе. В небе повисла новая ракета.
Позади запоздало забился неистовой дрожью крупнокалиберный пулемет. Тотчас ему ответил веселый баритон “Максима”: “Та-та-та-та-та…”
Киреев первым выбрался на травянистый берег и, когда подтянулась группа, ползком двинулся к смутно выступающим из темноты кустарникам.
— Ханде хох! — акающий голос раздался где-то совсем рядом. Клацнул затвор винтовки. Но и в грубом окрике, и в грозном щелчке металла было столько родного, бесконечно близкого и радостного, что Демьян Федотов не сдержал шутки:
— Здорово, Пенза! Эх ты, “Ханде хох!”
— Неужто свои?
— Разведчики! — отозвался Киреев.
— Пароль?
— Не так давно был “Днепр”, а сейчас…
— Стой, — последовало короткое, но властное распоряжение невидимого часового. — Ни с места! А не то дырок в теле напровертываю… Эй, отделенный! Тут какие-то через речку переправились. Слышь, отделенный?
— Мы дивизионная разведка! — негромко сказал Киреев. — Я командир взвода. Это чей полк? Не Бухарцева?
— У тещи своей спроси! Лежите — и чтоб ни пальцем! Стрельбу подниму, всех поснимаю. Эй, отделенный! — и после непродолжительной паузы: — Это вы, товарищ командир роты? Разрешите доложить! Я тут в травке неизвестных прижал. С той стороны до нас вплавь перебрались. Пароля не знают, а по разговорам будто свои. Я за ними давненько приглядываю…
— Кто такие? — спросил командир.
— Дивизионная разведка! Фомичев, ты что ли? Здорово!
— Киреев! Привет, чертушка! А мы-то, признаться, не ждали… Правда, дивизия предупреждала, что не исключена возможность… В общем, похоронили вас всех.
— Рано, выходит.
— Рано? Тут, брат, свистопляска была под Ключами такая, что… Ну, да в штабе лучше меня расскажут. Давайте сюда!
Мокрые, перепачканные песком и глиной разведчики проворно скатились в траншею. Николай обнял низкорослого бородатого пехотинца и от избытка чувств так стиснул его, что тот взмолился:
— Пусти, леший. Слышь, пусти! — он болтал ногами, которые путались в длинных полах шинели. — Пусти, говорю! Раздавишь ведь!
— Твой “Ханде хох”, — смеясь, выговаривал солдату Федотов, — для нас, как пасхальный благовест был. Не знаю, поймут ли тебя немцы, а я сразу понял… угощай-ка, братец, табаком!
Поглаживая ноющие от объятий бока, пехотинец пустил в Николая смешком:
— Должно, девчата тебя сторонкой обходят.
— Что так? — не улавливая подвоха, поинтересовался Полянский.
— Разыграются страсти, прижмешь и… душа в рай! Так-то. А насчет диалекту, — добавил он, полуобернувшись к Федотову, — у нас международные понятия имеются. “Ханде хох!” — это вроде присказки, приголубки. Дале я бы разъяснил, — и бородач ввернул такое словцо, что все охнули.
— Силен, силен! — одобрил Демьян.
Пехотинец с достоинством вытащил из кармана замысловатую табакерку с каким-то рыцарским гербом на крышке и тряпичный кисет.
— Выбирай, что любо.
— Предпочитаю сорт “самкраше”, — оживился Демьян, протягивая руку за кисетом, — фабрика Вятка, от бани третья грядка. Не ошибся?
— Угадал.
Закурили. Сторожко замигали в траншее огоньки цигарок. Запахло крепкой махоркой. Николай смотрел, как, зажав самокрутки в ладонях, жадно затягивались друзья, прислушивался к сонному плеску реки, к шелесту погруженных в ночь деревьев, и тревожно думал: “Киреев настоит, чтобы меня наказали по всей строгости. Может, из разведки даже отчислят. Командир кругом прав. И стоило мне связываться с этим обер-лейтенантом… Куда я пойду от своих товарищей?”
Одна за другой меркли звезды. На востоке расплывалась бледно-розовая полоса зари. Ночь будто выцвела разом. Ветер обдувал мокрую одежду. Стало холодно. Щедрый пехотинец, проникнувшийся за время короткой беседы глубочайшим уважением к разведчикам и почему-то именовавший Николая “землячком”, принес еще одну “жертву”. Глядя из-под косматых бровей на посиневшие от холода лица, со вздохом достал из вещевого мешка плоскую алюминиевую флягу и взболтнул ее над ухом.