— Я хороша во многих вещах, — отзывается Уэнсдэй, смерив меня снисходительным взглядом, и решительно вытягивает руку с пустым стаканом. — Ещё.
— Так сразу? Точно уверена? — тем не менее, я подчиняюсь и подливаю ей немного алкоголя. — Ты и трезвая-то буйная, боюсь представить, что будет после текилы.
— Если боишься, зачем пришёл? — вопрос явно риторический. Я молча усмехаюсь и усаживаюсь прямо на пол в паре метров от кровати, прислонившись спиной к стене.
На несколько минут повисает неловкое натянутое молчание. Пожалуй, ситуации более странной, чем эта, в моей жизни прежде не случалось. Мог ли я представить ещё вчера, что ровно через сутки буду методично накидываться текилой в компании наследницы Аддамсов? Однозначно нет.
Кажется, мир перевернулся с ног на голову.
Её появление в этих стенах стало подобием урагана последней категории. Гребаным спусковым крючком, выдавшим контрольный выстрел прямиком мне в голову.
Опрокидываю в себя очередной стакан, и новая порция крепкого алкоголя безжалостно прекращает жалкие попытки рефлексии.
— Эй, Аддамс… — бросаю на неё короткий взгляд из-под полуопущенных ресниц. — Сыграем в игру?
— Я играю только в шахматы и русскую рулетку, — Уэнсдэй откидывается на изголовье кровати, задумчиво накручивая на палец блестящую иссиня-чёрную прядь. — Что выбираешь?
— Ни то, ни другое, — я тянусь к бутылке, чтобы вновь наполнить наши стаканы. — В нормальном мире существуют и другие игры. Например, угадай или пей. Ну знаешь… Пытаешься угадать рандомный факт из моей биографии, если окажешься права — я пью. Если нет — пьёшь ты. Слышала о таком?
— Торп, я училась в Гарварде, — Аддамс раздражённо возводит глаза к потолку. — Конечно, слышала. Эта игра для скудоумных деградантов, страдающих спермотоксикозом. Впрочем, тебе вполне подходит.
— Это значит, ты согласна? — намеренно игнорирую саркастичную колкость и прищуриваюсь с деланной задумчивостью. — Тогда я начну. У тебя никогда не было серьёзных отношений.
— Пей, — тут же отзывается она, сверкнув угольной чернотой глаз.
— Стоп, Аддамс. Ты точно правильно поняла правила? — сама мысль о том, что какой-то несчастный добровольно согласился терпеть её дольше пары дней, кажется полным абсурдом.
— Пей, — с нажимом повторяет Уэнсдэй.
Меня чертовски распирает от желания узнать подробности — может, она удерживала бедного парня насильно — но я не питаю ложных иллюзий, что Аддамс удостоит меня ответом. Поэтому покорно делаю небольшой глоток, занюхивая рукавом рубашки, и обращаю на неё выжидательный взгляд.
— Твоя очередь.
— Мне не нужно участвовать в бестолковой игре, я и без этого вижу тебя насквозь, — ровный голос так и сочится ядом. — Ты просто элитарный сноб, считающий, что миллионы на счетах делают тебя королём жизни.
— Ауч, как грубо, — морщусь с наигранной досадой, но всё же отпиваю немного текилы. Нет смысла отрицать, что в блядском мире, где всё продаётся и покупается, доллар ценится наравне с кислородом. — Ты впервые поцеловалась уже в колледже.
— Пей, — ей снова удаётся меня удивить.
Может, она блефует?
Опустошив стаканчик, я обращаю в сторону Аддамс особенно пристальный взгляд — и невольно поражаюсь её безупречной красоте.
Ни единого изъяна, ни малейшего недостатка.
Алебастровая белизна кожи, яркие черты лица, соблазнительные изгибы точёной фигурки.
Ладно, вполне логично, что её первый поцелуй случился раньше колледжа. Держу пари, поклонники падали перед ней штабелями.
Но мысль о том, что ледяная стерва кому-то ответила взаимностью, вызывает крайнее удивление… и отторжение.
Похоже, сорокоградусная текила здорово ударила мне в голову.
— Ты испытываешь колоссальное наслаждение от осознания, что через несколько лет займёшь отцовский трон, — иронично роняет Уэнсдэй, скосив глаза в мою сторону. Наши взгляды сталкиваются в безмолвной борьбе. Вот только она тут безнадёжно прокололась, и это не может не радовать.
— Туше, Аддамс. Пей.
Она подносит стаканчик ко рту, губы соблазнительно приоткрываются — и я снова начинаю ощущать проклятое нездоровое влечение. Поспешно отвожу глаза.
Надеюсь, не заметит.
— Ты меня хочешь, — вдруг заявляет Аддамс, и все робкие надежды на её невнимательность мгновенно рушатся, как жалкий карточный домик.
— Сейчас моя очередь вообще-то, — всеми силами стараюсь напустить на себя безразличный вид, но выходит откровенно слабовато.
Пристальный немигающий взгляд чернильных глаз будто проникает в самую душу, не оставляя ни малейшего шанса солгать.
Проклятье.
Секунда, вторая, третья.
Градус напряжения в комнате ощутимо повышается, ровно как и градус алкоголя в моей крови. И я сдаюсь позорно быстро. Молча делаю очередной глоток, целиком и полностью признавая своё поражение.
Её вишневые губы искажает тень триумфальной усмешки — и следующая фраза вырывается у меня совершенно непроизвольно, опережая заторможенный мыслительный процесс.
— Эй, Аддамс. Пей сразу… потому что у тебя не хватит смелости меня поцеловать.
— Не знала, что в условиях твоей идиотской игры есть действия.
И хотя голос звучит абсолютно бесстрастно, меня не обмануть наигранным спокойствием. Столь откровенная провокация явно выбивает её из колеи — выражение мстительного триумфа на кукольном личике сиюминутно гаснет, и Уэнсдэй пару раз моргает, выдавая собственное смятение.
Я окончательно и бесповоротно свихнулся, раз решился на такое. Это безумие чистой воды, это противоречит всем законам здравого смысла.
Но мне чертовски сильно хочется, чтобы банальнейшая уловка на слабо подействовала.
Чертова Аддамс слишком горда, чтобы открыто признать поражение. И когда секундой позже она отбрасывает в сторону тоненькое серое покрывало и решительно поднимается на ноги, у меня буквально вышибает из груди весь воздух — словно я пропустил ступеньку, спускаясь с крутой лестницы.
Уэнсдэй останавливается прямо напротив меня, отбросив за спину водопад распущенных волос. Снова моргает и делает глубокий вдох, будто перед решающим шагом в пропасть. Впрочем, на краю пропасти мы стоим вместе — и лишь один крохотный шаг удерживает нас обоих от падения в бездну.
Я почти уверен, что Аддамс его не сделает.
Но ей в тысячный раз за этот бесконечный день удаётся меня удивить.
Она резко подаётся вперёд и усаживается сверху. От стремительного движения короткая футболка задирается выше. Я запоздало вспоминаю, что на Уэнсдэй по-прежнему нет белья — и это крышесносное осознание срывает чеку невидимой гранаты, безжалостно уничтожая остатки здравого смысла. Мои руки уверенно ложатся на обнажённые бедра, и ощущение холодного шелка её кожи заставляет член мгновенно налиться кровью.
Проклятые глаза угольно-чёрного цвета гипнотизируют, порабощают разум и волю, отрезают последние пути к отступлению.
Да и хочу я отступать?
Однозначно нет.
Я хочу её.
Так невозможно-невыносимо сильно, как не хотел никогда и никого.
У Аддамс взгляд хищного зверя — безжалостной анаконды, поймавшей добычу в смертоносные тиски. А ещё восхитительная мягкость кожи, дурманящий аромат тяжёлого парфюма и охренительно манящие губы, чуть приоткрывшиеся на выдохе. Живое воплощение порока с ангельским личиком фарфоровой куклы. Тысячеградусное адское пламя под тонкой ледяной оболочкой.
И когда между нашими губами остаётся не больше миллиметра, она вдруг резко отстраняется и тянется к стоящей рядом бутылке текилы. Невольно вздрагиваю, готовясь парировать вероятный удар — но этого не происходит. Уэнсдэй делает глоток и быстро поднимается на ноги, оставляя после себя шлейф цитрусовых духов и ощущение щемящей пустоты.