— Хочешь пить? — спрашиваю я спустя несколько минут, когда мы уже сидим на полу, обессиленно привалившись к холодной каменной стене. — Или есть? Или в душ?
— Ты всегда такой заботливый после того, как кончишь? — иронично роняет Уэнсдэй, пальцами расчёсывая спутанные смоляные локоны.
Стоит дурману наслаждения немного отступить — и в ней мгновенно возрождается токсичная сука. Взгляд угольных глаз становится максимально отстранённым, выражение кукольного личика — совершенно равнодушным. Но моё сердце всё равно плавится от невыносимой нежности.
Наверное, я идиот. Наплевать.
— Не отвечай вопросом на вопрос, — я протягиваю к ней руку, бережно провожу кончиками пальцев по бедру. Она хмурится, но не отстраняется. — На твоём месте я бы воспользовался выгодным предложением.
— Торп, ты бы подох от отчаяния, окажись ты на моём месте, — едко заявляет Аддамс, но после непродолжительной паузы добавляет. — Впрочем, предложением я воспользуюсь. Мне нужен душ, тройная порция эспрессо и шахматы.
— Шахматы? — удивлённо изгибаю бровь. Она могла бы попросить что угодно. Но попросила игру, в которую нужно играть вдвоём.
— Тебе слух отшибло от оргазма? — Уэнсдэй возводит глаза к потолку с нескрываемым раздражением. — Да, шахматы. Иначе я тут скоро свихнусь от скуки. Они у вас в книжном шкафу в гостиной. Третья полка сверху.
— Ого… — её феноменальная память поражает в той же степени, в которой настораживает. — Как ты это запомнила?
— У меня было предостаточно времени разглядеть гостиную, пока вы стояли там, трусливо поджав хвосты.
— Вообще-то ты держала меня на прицеле, — возражаю я, немного уязвлённый столь нелестной характеристикой.
— Можешь принять секс за извинения, — Аддамс небрежно пожимает плечами с самым равнодушным видом. — Кстати, возьми на заметку. Я не люблю вести светские беседы после оргазма. Портит всё впечатление.
— Как скажешь, — спорить с Уэнсдэй абсолютно провальная затея, поэтому я поднимаюсь на ноги и предлагаю ей руку.
Она скептически косится на протянутую ладонь — и с тотальным безразличием игнорирует мой джентльменский жест. Впрочем, я бы сильно удивился, случись иначе. Одёрнув короткую футболку — черт, нужно срочно вернуть ей нормальную одежду, иначе я снова сорвусь в самое ближайшее время — Аддамс решительно направляется к выходу из своей клетки.
На этот раз я позволяю ей принять душ в одиночестве. Сижу под приоткрытой дверью ванной комнаты как верный сторожевой пёс, напряжённо прислушиваясь к каждому шороху.
Наиболее адекватная часть моего разума не расслабляется ни на секунду, ожидая подвоха — но Уэнсдэй, что удивительно, целиком и полностью оправдывает оказанное доверие.
И даже не тянет время, потратив на водные процедуры ровно десять минут. Но я всё равно выдыхаю с заметным облегчением, когда она выходит из ванной, уже облачённая в прежнее чёрное платье до колен.
Мы возвращаемся в подвал, где на недавно осквернённом столе уже стоит дымящаяся чашка с кофе и шахматная доска в чёрно-белую клетку — прислуга в нашем доме приучена чётко выполнять любые указания. Краем глаза замечаю, что уголок вишневых губ Аддамс дёргается в едва заметном подобии улыбки.
Даже суровые черты лица немного разглаживаются. Похоже, она и впрямь рада.
Приятно, что мне по силам хоть капельку скрасить её вынужденное заточение.
Ниди целиком и полностью права — Уэнсдэй ведь совершенно ни в чём не виновата.
Даже в убийстве дворецкого — она просто защищалась в меру собственных сил.
Да какой вообще урон способно нанести такое миниатюрное хрупкое создание?
Она проходит вглубь комнаты и обхватывает чашку с эспрессо маленькими пальчиками — с наслаждением прикрывает глаза, вдыхая кофейный аромат. А я неожиданно ловлю себя на мысли, что мне хотелось бы увидеть Аддамс в другой обстановке. Спокойной и домашней. Узнать, какой она может быть, когда её жизни и здоровью не угрожает кучка вооружённых амбалов. А ещё мне хочется узнать её получше — задать сотню банальных вопросов о том, какие фильмы она смотрит, какие книги читает и о чём мечтает перед сном.
Но вместо этого нерешительно мнусь на пороге импровизированной тюрьмы как бестолковый кретин. Оставаться глупо. Уходить не хочется.
— Сыграем партию? — вдруг предлагает Уэнсдэй, распахнув угольно-чёрные глаза.
— Давай, — откровенно говоря, я не слишком хорош в шахматах. Просто мне чертовски хочется подольше побыть с ней наедине.
Она дует на обжигающе горячий кофе, на пробу делает осторожный глоток, а потом залпом опустошает содержимое чашки. Оставляет пустую кружку на столе, ловко собирает длинные смоляные пряди в низкий пучок безо всякой резинки и тянется за шахматами.
Усаживается прямо на пол, подобрав ноги под себя, и принимается быстро расставлять лакированные фигуры на доске. Я неотрывно слежу за каждым движением Аддамс, но уже не потому, что в любой момент ожидаю подвоха — просто за ней действительно интересно наблюдать. Очевидно, она вовсе не так бесстрастна, какой кажется на первый взгляд.
Или хочет казаться. У неё определённо есть эмоции — просто проявляются они очень слабо.
— Долго будешь там стоять? — слегка иронично спрашивает Уэнсдэй, небрежным жестом заправляя за ухо непослушную прядь.
Качнув головой, чтобы сбросить странное оцепенение, я прохожу вглубь крохотной комнатушки и усаживаюсь напротив неё.
Не без усилия заставляю себя опустить взгляд на шахматную доску перед нами.
Разумеется, она играет за чёрных.
Предсказуемо.
Немного поразмыслив, сдвигаю белую пешку на две клетки вперёд — Аддамс отвечает зеркальным ходом.
— Кто учил тебя играть? — предпринимаю самую банальную попытку завязать разговор, перемещая фигурку коня на f-3.
— Дядя, — чёрный конь тут же занимает f-6.
— А меня мама, — отзываюсь я, хоть она и не задавала ответного вопроса. — Правда она давно умерла.
— Ясно, — с тотальным безразличием роняет Уэнсдэй.
На какое-то время воцаряется непроницаемая тишина. Белый конь бьёт чёрную пешку. Я ожидаю, что Аддамс сделает самый логичный ход — переместит другую пешку на d-6, чтобы прогнать коня и забрать мою центральную пешку, но она внезапно поступает совершенно иначе. Второй чёрный конь занимает позицию с-6, подставляясь аккурат под удар белого.
— Зачем ты это делаешь? — непонимающе хмурюсь, пытаясь понять смысл странного хода, но в голову упорно ничего не идёт. — Зачем намеренно отдаёшь коня на растерзание?
— Oh merda, ты совершенно ничего не смыслишь, — Уэнсдэй закатывает глаза с таким раздражённым видом, словно степень моего кретинизма поражает её до глубины души. — Это называется гамбит Стаффорда.
— Что такое гамбит? — я действительно ни черта не смыслю в подобных запутанных стратегиях. Я просто знаю, что слон ходит по диагонали, а ладья — по вертикали и горизонтали, и всегда искренне полагал, что этого вполне достаточно.
— Сопутствующие потери, — она поднимает на меня пристальный немигающий взгляд своих невозможных угольных глаз. — Чтобы разыграть хорошую партию, нужно чем-то пожертвовать. В этом и суть любого гамбита.
— Понятно, — чудовищное слово, убивающее на корню любой диалог, но я правда не знаю, что сказать в ответ, ощущая себя полнейшим идиотом.