Проклятье.
С тяжёлым вздохом и нескрываемым недовольством опускаюсь обратно на стул.
— Что ты себе позволяешь? — кустистые отцовские брови снова сдвигаются на переносице, высокий лоб пересекает сетка глубоких мимических морщин.
— Конкретизируй, — я позволяю себе слишком много, чтобы сходу догадаться, к чему именно относится заданный вопрос.
— По какому праву ты дерзишь мне в присутствии моих друзей? — в голосе Винсента отчётливо звенит металл.
— Друзей? — я отвечаю ему неприкрытым сарказмом. — Ты, наверное, хотел сказать «в присутствии моих слуг»?
Жизненная философия отца прочно базируется на принципах тоталитаризма — недаром портрет Муссолини в его кабинете висит слева от его собственного. И недаром он наизусть знает множество цитат итальянского диктатора, повторяя их как мантру во время бурных речей перед кучкой верных цепных псов.
— Однажды ты возглавишь этих людей, не забывай об этом, — проигнориров мой выпад, продолжает он, сложив на стол сцепленные в замок руки и задумчиво прокручивая перстень с особенно крупным рубином. Песня стара как мир. Сейчас он наверняка скажет, что своими дерзкими высказываниями я подрываю авторитет клана или что-нибудь в этом духе. Но сегодня Винсент пропускает вступительную часть и сразу переходит к своей любимой. К бесконечному потоку упрёков и нравоучений. — Где ты опять шатался всю ночь? Когда ты начнёшь вести себя не как мальчишка, а как мужчина? На твоих плечах лежит огромная ответственность, а ты прожигаешь жизнь по кабакам в сомнительных компаниях.
Я не считаю нужным вступать в бессмысленную полемику, поэтому просто молчу, с деланным интересом рассматривая пузырьки в стеклянной бутылке. Спорить с отцом бессмысленно, а у меня слишком сильно болит голова, чтобы усугублять ситуацию очередным скандалом.
— Тебе нужно остепениться, — ещё одна фраза, изрядно набившая оскомину. — Жениться на приличной женщине и обзавестись наследниками. Жизнь слишком скоротечна, чтобы тратить её на мимолётные связи.
Приличная женщина в представлении Винсента — пустоголовая светская львица какого-нибудь особенно высокого происхождения. О чувствах речи не идёт, всего лишь о взаимовыгодном союзе двух сильных кланов. Но я так не могу.
Глупо, но где-то на задворках моей души всё ещё жив романтик — и даже всей грязи этого гребаного жестокого мира не удалось его убить.
Когда-то я действительно был влюблен в Бьянку, и когда-то я действительно хотел на ней жениться. Но у её родителей оказалось недостаточно денег и недостаточно связей, чтобы дочь могла претендовать на место в нашей псевдокоролевской семье — и мы расстались. С тех пор я не ввязываюсь в долгосрочные отношения.
— Например, на Ниди. Она славная девушка. И очень достойная. Блестящая партия.
Опять и снова.
Нет, я не имею ничего против Ниди — вернее, против Энид Синклер, дочери консильери моего отца — она и вправду славная. Милое воздушное создание с белокурыми локонами и трогательными оборочками на неизменно розовых платьях. Она абсолютно не испорчена окружающим блядским развратом, и её общество даже можно терпеть дольше десяти минут без особого раздражения.
Но мы провели вместе всё детство, едва ли на одном горшке не сидели. Она младше меня на три года, и когда мы были детьми, я учил её кататься на велосипеде, а потом успокаивал и прикладывал подорожник к разбитым в кровь коленкам.
И всё это в совокупности не позволяет взглянуть на неё как на женщину — она мне как младшая сестра, а инцестуальными наклонностями я точно не страдаю.
— Я сам способен разобраться с выбором супруги, — решительно поднимаюсь на ноги, больше всего на свете мечтая завершить бессмысленный диалог. — Ты ведь любил мою мать, так почему пытаешься лишить меня возможности полюбить кого-то также сильно?
Я знаю, что это запрещённый приём, удар ниже пояса. Даже спустя много лет отец не смог окончательно отпустить безвременно ушедшую жену — другие женщины в его жизни надолго не задерживались. Словно в этом непомерно огромном доме нас так и осталось трое.
Суровые черты Винсента искажаются болезненной гримасой — и, воспользовавшись его минутным замешательством, я поспешно покидаю кабинет.
Следующие четыре недели проходят в относительном спокойствии. Пару-тройку раз отец собирает внеочередной совет, чтобы выслушать отчёты приближённых о том, как продвигается план. Всё идёт как по маслу — благодаря практически неотступной слежке за наследницей Аддамсов удаётся выяснить, что та свободно передвигается по городу практически без охраны. Глупо и самонадеянно.
Девчонка обещает стать лёгкой добычей, и воодушевленное настроение отца увеличивается день ото дня — он с мстительной ухмылкой потирает руки, уже предвкушая момент, когда раздавит заклятого врага.
Мне же по-прежнему тотально плевать на происходящее. Потому я продолжаю растрачивать свою жизнь самым приятным и бессмысленным образом — регулярно накидываюсь текилой в компании Аякса Петрополуса — моего близкого друга, которому с рождения обещан титул будущего консильери.
Наконец наступает день «Икс».
Согласно намеченному плану, люди Винсента должны перехватить дочурку Аддамсов по пути в городской морг — перед стажировкой она каждое утро заезжает в местную кофейню и всегда берёт там тройную порцию эспрессо.
Черт знает, зачем мне эта информация, но в голове почему-то отложилось. Необъяснимые механизмы мозга — когда ты напрочь забываешь действительно важные вещи, но зато идеально помнишь незначительные мелочи.
С самого утра Винсент заметно нервничает. Измеряет шагами гостиную, регулярно прикладывается к бутылке коньяка и несколько раз подкидывает поленья в камин — хотя столбик термометра на улице медленно, но верно ползёт к тридцати градусам.
Я ни капли не разделяю его волнения, а потому просто сижу в кресле, с блаженством вытянув ноги на низкий журнальный столик, и скучающе листаю пеструю ленту в соцсети. Но игнорировать мелькание высокой отцовской фигуры довольно проблематично — постоянно замечаю краем глаза его резковатые хаотичные движения. Особенно самое раздражающее — прокручивание бриллиантовой запонки на рукаве тёмной рубашки. Пару раз я даже поднимаю голову, подумывая предложить ему воспользоваться собственным даром предвидения и наконец успокоиться, но останавливаю себя в последний момент.
Это не моя проблема.
Он сам заварил эту кашу — сам пусть и расхлёбывает.
Винсент никогда не заботился о моём душевном равновесии, так почему я должен?
Входная дверь негромко хлопает примерно через минут сорок. Донельзя напряжённый взгляд серо-стальных отцовских глаз впивается в коридор, откуда доносятся приближающиеся шаги нескольких человек — с каждой секундой всё громче. Я слежу за происходящим боковым зрением, машинально проставляя лайки на всех попадающихся публикациях. Не слишком увлекательное занятие, но и лицезреть пленённую дочь Аддамсов мне абсолютно неинтересно. Наверняка, она впадёт в истерику и начнёт оглушительно верещать. Винсент отдал строжайший приказ не наносить ей никаких физических увечий, но мешок на голове и веревки на запястьях кого угодно способны довести до нервного срыва.
Но когда кучка отцовских головорезов вталкивают в гостиную нашу заложницу, она не издаёт ни звука. Странно. Может, у неё шок?
Я наконец отрываюсь от телефона и поворачиваю голову к вошедшим.
Огромная ручища Томаса Гамбино крепко сжимает локоть совсем миниатюрной девушки — настолько крошечной, что она едва ли достанет мне до плеча. Лицо наследницы Аддамсов скрывает плотный холщовый мешок, но под свободным чёрным платьем ниже колен отчётливо угадываются очертания стройной фигурки. Образ реальной Уэнсдэй настолько кардинально отличается от созданного моим воображением — почему-то мне казалось, что она должна быть грузной и полноватой, как отец с братом — что это невольно рождает лёгкий интерес. Возможно, она вовсе и не забитая дурнушка, как я посчитал изначально. Возможно, она даже симпатичная.