Оставшись за столом из красного дерева в окружении многочисленных талмудов, я старательно изображаю бурную деятельность.
На самом деле я даже не пытаюсь вчитываться в документы — мелко напечатанные числа с шестью нулями хаотично прыгают перед глазами, пока шестеренки в голове вращаются с бешеной скоростью. Выждав минут тридцать — за это время отец уже точно должен был покинуть особняк — я решительно отодвигаю массивный стул и быстро направляюсь к сейфу, спрятанному за портретом Муссолини. Сняв со стены изображение итальянского диктатора, я быстро ввожу шестизначный код, и толстая металлическая дверца бесшумно распахивается. Винсент не менял код с момента смерти моей матери, но я всё равно ощущаю невероятный душевный подъем — пока намеченный план движется по накатанной.
Если так пойдёт и дальше, у нас с Аддамс есть все шансы пережить сегодняшнюю ночь.
Маленький рюкзачок из чёрной кожи обнаруживается на нижней полке. Рыться в чужих вещах нехорошо, но я уже тайком забрался в семейный сейф, поэтому границы допустимого ощутимо стираются… Я почти не испытываю угрызений совести, когда самым наглым образом вторгаюсь в личное пространство Аддамс и расстёгиваю рюкзак.
Внутреннее я готов увидеть что угодно — огнестрельное или холодное оружие, смертельный яд, да хоть гранату — но мои ожидания не оправдываются.
В полупустом рюкзачке не обнаруживается ровным счётом ничего интересного. Маленький кошелёк с парочкой платиновых кредиток и одной стодолларовой купюрой, чёрная косметичка со стандартным набором девчачьей штукатурки, а во внутреннем кармашке — паспорт и водительское удостоверение.
Впрочем, большего и не надо.
На секунду задержав взгляд на заламинированной карточке с фотографией Уэнсдэй — две косички с идеально ровным пробором, надменно поджатые вишневые губы, тяжёлый взгляд угольных глаз — я снова тянусь к сейфу и извлекаю оттуда блестящий чёрный пистолет с глушителем. Редкий коллекционный экземпляр Кольта, подаренный отцу одним из бизнес-партнёров. Винсент почти никогда не притрагивается к оружию, предпочитая исполнять грязную работу чужими руками — ему пистолет без надобности.
А вот мне пригодится.
Буду считать это своим наследством.
Отцовским вкладом в мою будущую свободную — и надеюсь, счастливую — жизнь.
Немного поразмыслив, решаю прихватить с собой увесистую пачку наличных, стянутую тонкой тугой резинкой. На первое время хватит, а дальше что-нибудь придумаем.
Но основная ценность сейфа вовсе не в деньгах и коллекционном оружии — всю верхнюю полку занимают папки с чёрной бухгалтерией. Множество офшорных счетов в странах третьего мира, с десяток нелегальных фирм, оформленных на подставное лицо. Можно взять с собой всего несколько бумаг, обналичить счёт где-нибудь на Багамах и безбедно жить до самой старости, но… Я не хочу этого делать.
Не хочу марать новую страницу жизни грязными делами прошлого. Хочу раз и навсегда оборвать все связи с блядским Вегасом и гребаным кланом Торпов, который уже много лет не является для меня семьёй.
Поразмыслив ещё с минуту, я достаю документы Уэнсдэй, а рюкзак возвращаю на прежнее место — уверен, она не сильно огорчится из-за потерянной косметики, а мне незачем привлекать к себе лишнее внимание. Воспользоваться кредитками мы тоже не сможем — слишком легко отследить.
Быстро захлопнув сейф, я снова вешаю на стену портрет Муссолини и отхожу на пару шагов назад, окидывая тайник критическим взглядом.
Всё выглядит совершенно обычно.
Словно и вовсе ничего не было.
Идеальное преступление.
Приходится для вида ещё немного посидеть за бумагами — но ненавистная бюрократия адски утомляет. Я то и дело неосознанно тянусь к внутреннему карману пиджака, нащупывая прямоугольные контуры паспорта.
Лёгкий мандраж сводит желудок тянущим спазмом, но я практически не испытываю страха. Только предвкушение.
Спустя несколько часов всё закончится — так или иначе.
Мы будем свободны.
Или мертвы.
Выждав чуть больше часа, я аккуратно убираю документы в выдвижной ящик стола и покидаю кабинет. Медленно иду по длинному коридору, обводя внимательным взглядом каждую дверь, каждое окно, каждую картину на стене.
Странно осознавать, что я больше никогда не увижу этот дом… Здесь прошли все двадцать восемь лет моей жизни — но вспомнить нечего. По-настоящему счастливыми были только первые десять, пока враги Винсента не убили мою мать. Она была слишком светлой и мягкой для насквозь прогнившего мира мафиози — и её безвременная кончина окончательно уничтожила жалкие зачатки доброты в отцовском сердце.