Но мы провели вместе всё детство, едва ли на одном горшке не сидели. Она младше меня на три года, и когда мы были детьми, я учил её кататься на велосипеде, а потом успокаивал и прикладывал подорожник к разбитым в кровь коленкам.
И всё это в совокупности не позволяет взглянуть на неё как на женщину — она мне как младшая сестра, а инцестуальными наклонностями я точно не страдаю.
— Я сам способен разобраться с выбором супруги, — решительно поднимаюсь на ноги, больше всего на свете мечтая завершить бессмысленный диалог. — Ты ведь любил мою мать, так почему пытаешься лишить меня возможности полюбить кого-то также сильно?
Я знаю, что это запрещённый приём, удар ниже пояса. Даже спустя много лет отец не смог окончательно отпустить безвременно ушедшую жену — другие женщины в его жизни надолго не задерживались. Словно в этом непомерно огромном доме нас так и осталось трое.
Суровые черты Винсента искажаются болезненной гримасой — и, воспользовавшись его минутным замешательством, я поспешно покидаю кабинет.
Следующие четыре недели проходят в относительном спокойствии. Пару-тройку раз отец собирает внеочередной совет, чтобы выслушать отчёты приближённых о том, как продвигается план. Всё идёт как по маслу — благодаря практически неотступной слежке за наследницей Аддамсов удаётся выяснить, что та свободно передвигается по городу практически без охраны. Глупо и самонадеянно.
Девчонка обещает стать лёгкой добычей, и воодушевленное настроение отца увеличивается день ото дня — он с мстительной ухмылкой потирает руки, уже предвкушая момент, когда раздавит заклятого врага.
Мне же по-прежнему тотально плевать на происходящее. Потому я продолжаю растрачивать свою жизнь самым приятным и бессмысленным образом — регулярно накидываюсь текилой в компании Аякса Петрополуса — моего близкого друга, которому с рождения обещан титул будущего консильери.
Наконец наступает день «Икс».
Согласно намеченному плану, люди Винсента должны перехватить дочурку Аддамсов по пути в городской морг — перед стажировкой она каждое утро заезжает в местную кофейню и всегда берёт там тройную порцию эспрессо.
Черт знает, зачем мне эта информация, но в голове почему-то отложилось. Необъяснимые механизмы мозга — когда ты напрочь забываешь действительно важные вещи, но зато идеально помнишь незначительные мелочи.
С самого утра Винсент заметно нервничает. Измеряет шагами гостиную, регулярно прикладывается к бутылке коньяка и несколько раз подкидывает поленья в камин — хотя столбик термометра на улице медленно, но верно ползёт к тридцати градусам.
Я ни капли не разделяю его волнения, а потому просто сижу в кресле, с блаженством вытянув ноги на низкий журнальный столик, и скучающе листаю пеструю ленту в соцсети. Но игнорировать мелькание высокой отцовской фигуры довольно проблематично — постоянно замечаю краем глаза его резковатые хаотичные движения. Особенно самое раздражающее — прокручивание бриллиантовой запонки на рукаве тёмной рубашки. Пару раз я даже поднимаю голову, подумывая предложить ему воспользоваться собственным даром предвидения и наконец успокоиться, но останавливаю себя в последний момент.
Это не моя проблема.
Он сам заварил эту кашу — сам пусть и расхлёбывает.
Винсент никогда не заботился о моём душевном равновесии, так почему я должен?
Входная дверь негромко хлопает примерно через минут сорок. Донельзя напряжённый взгляд серо-стальных отцовских глаз впивается в коридор, откуда доносятся приближающиеся шаги нескольких человек — с каждой секундой всё громче. Я слежу за происходящим боковым зрением, машинально проставляя лайки на всех попадающихся публикациях. Не слишком увлекательное занятие, но и лицезреть пленённую дочь Аддамсов мне абсолютно неинтересно. Наверняка, она впадёт в истерику и начнёт оглушительно верещать. Винсент отдал строжайший приказ не наносить ей никаких физических увечий, но мешок на голове и веревки на запястьях кого угодно способны довести до нервного срыва.
Но когда кучка отцовских головорезов вталкивают в гостиную нашу заложницу, она не издаёт ни звука. Странно. Может, у неё шок?
Я наконец отрываюсь от телефона и поворачиваю голову к вошедшим.
Огромная ручища Томаса Гамбино крепко сжимает локоть совсем миниатюрной девушки — настолько крошечной, что она едва ли достанет мне до плеча. Лицо наследницы Аддамсов скрывает плотный холщовый мешок, но под свободным чёрным платьем ниже колен отчётливо угадываются очертания стройной фигурки. Образ реальной Уэнсдэй настолько кардинально отличается от созданного моим воображением — почему-то мне казалось, что она должна быть грузной и полноватой, как отец с братом — что это невольно рождает лёгкий интерес. Возможно, она вовсе и не забитая дурнушка, как я посчитал изначально. Возможно, она даже симпатичная.