Голова по-прежнему адски кружится, и я благоразумно усаживаюсь в большое кожаное кресло с каретной стяжкой аккурат напротив её стола. Уэнсдэй хранит молчание — словно нарочно испытывает моё терпение.
— Ну и? — с нажимом говорю я через пару минут. Ситуация складывается, мягко говоря, неоднозначная, и я чувствую себя совершенно не в своей тарелке. Ещё вчера я был уверен, что эта женщина значит для меня невообразимо много… Теперь я понимаю, что та женщина существовала лишь в моём чрезмерно бурном воображении. Но неведение слишком мучительно. — Расскажи мне правду, Уэнсдэй. Просто расскажи мне гребаную правду хотя бы один раз в жизни.
— Именно это я и делаю, — она сиюминутно ощетинивается, словно выпуская невидимые смертельно опасные шипы. А потом едва заметно хмурится и продолжает. — С самого детства нас с Пагсли воспитывали совершенно по-разному. Я никак не могла понять, почему его учили стрелять, метать ножи и вести отцовский бизнес, а меня — танцевать, играть на виолончели и вести глупые светские беседы. И никому не мешать.
Я смутно понимаю, к чему она клонит.
В общем и целом, наследников так называемого высшего общества всегда воспитывали по общепринятым стандартам. Словно мы жили в гребаном восемнадцатом веке.
Сыновья — будущие консильери или боссы.
Дочери — будущие выгодные партии, расходный материал для заключения особенно крупной сделки между двумя кланами.
Кровное родство во все времена было таким же крепким, как кровная вражда.
Но Уэнсдэй в силу своего чертовски упрямого непримиримого характера явно решила пойти против системы — и преуспела в этом.
— Но меня такое распределение ролей не устраивало, — бесстрастно роняет она, подтверждая мои неозвученные мысли. — Дядя Фестер слишком любил меня, чтобы в чём-то отказать. К семи годам я уже могла попасть в центр мишени с расстояния двадцать метров. К десяти — с расстояния в пятьдесят. А к пятнадцати разбиралась в отцовском бизнесе лучше, чем все его советники вместе взятые.
— Мне нужно поаплодировать твоим выдающимся достижениям? — говорю я, просто лишь бы что-то сказать.
— Вот только всего этого было недостаточно, — продолжает Уэнсдэй, проигнорировав мой ироничный выпад. — Все вокруг восторгались моими способностями, но пост главы клана оставался железно закреплён за Пагсли.
В ответ я лишь молча пожимаю плечами.
Подобное стремление к власти всегда было за гранью моего понимания.
— Но я знала, что нужно делать. Помнишь, с чего началась война между нашими семьями?
Конечно, я помню.
Случайная перестрелка четырёхлетней давности возле казино Белладжио — несколько трупов с обеих сторон, с десяток раненых, и закономерно последовавшая за этим вендетта.
Стоп. Почему она об этом говорит?
Шестеренки в голове начинают стремительно вращаться, подталкивая меня к неутешительному выводу — по всей видимости, план Уэнсдэй был куда масштабнее, чем мне казалось прежде.
— Ты приказала своим людям напасть на наших? — спрашиваю я, уже заранее зная ответ.
— Браво, Торп, — она лениво изображает театральные беззвучные аплодисменты. — Люди порой недооценивают мелочи. Иногда всего одной крохотной спички оказывается достаточно, чтобы вспыхнул целый лес.
Я машинально провожу рукой по лицу, силясь привести в порядок спутанные мысли — но осознание масштабов катастрофы всё равно никак не укладывается в голове. Целых четыре года эта девчонка умело дёргала за ниточки — а мы следовали её безумному плану, будто безвольные марионетки. И неуклонно приближали крах империи, сами того не понимая.
— А как же твоё похищение? Это тоже была часть плана? — я растерянно моргаю, непроизвольно качая головой, словно бестолковая фигурка собачки на приборной панели автомобиля.
— Именно так, — Уэнсдэй скучающе подпирает голову рукой и снова тянется к шахматной доске, передвигая чёрную пешку на две клетки вперёд. Я чувствую себя абсолютным кретином, но не могу прекратить наблюдать за грациозными движениями её тонких бледных пальцев.
— Тебя ведь могли убить, — титаническим усилием воли заставляю себя перевести взгляд, чтобы сосредоточиться на разговоре.
— Помнишь, в чём суть гамбита? — учительским тоном спрашивает Аддамс, перемещая чёрную пешку в центр поля. — Чтобы разыграть выгодную партию, нужно чем-то пожертвовать. Но жертва в любом случае будет оправдана. Даже если бы меня убили, ничего катастрофического не случилось бы. Отец в любом случае сохранил бы выгодные стратегические позиции.
— Но он потерял бы дочь, — резонно возражаю я, абсолютно не понимая, как она может так равнодушно рассуждать о собственной смерти.