Об этом я услышал на мостике, куда поднялся, чтобы узнать, когда подойдет следующий мотобот.
На мостике было многолюдно. На одном его конце стоял капитан с биноклем и разглядывал какое-то яркое пятно, вокруг которого с пронзительными криками кружили сотни чаек. Иногда он оборачивался и, не отнимая бинокля от глаз, говорил что-то резкое старшине «азика». Лицо у Сабировича было свекольного цвета, и стоял он по-солдатски, руки по швам, с неестественно выгнутыми назад ладонями.
В другом конце мостика непрерывно кричал в микрофон завлов Валерий Иванович:
— «Семерка», «семерка», вы слышите? Выходите на связь. Прием!
В это время прибежал запыхавшийся радист и протянул Илье Ефремовичу вторую радиограмму из Владивостока. Завлов не утерпел, повесил микрофон и подошел к капитану, через его плечо глянул на текст и побледнел.
Илья Ефремович несколько раз перечитал радиограмму, потом резко обернулся и почти закричал на завлова:
— Немедленно наладьте связь с Карповичем! Если вы это не сделаете в ближайшие десять минут, я вас…
Валерий Иванович начал оправдываться, но его перебил капитан:
— Вызывайте радиотехников. Поле «семерки» самое дальнее. Ее нужно предупредить в первую очередь. Пусть радиотехники выяснят, почему с Карповичем нет связи.
Первый раз я видел нашего капитана таким рассвирепевшим. До этого я думал, что он вообще не способен повышать голос, а тут… впрочем, его можно было понять. Я хотел потихоньку уйти, но Илья Ефремович уже заметил меня и подозвал:
— Сколько приняли, Сергеевич?
Я вытащил из кармана «Роман века», открыл нужную страницу, сказал:
— Двадцать пять тонн у колхозников, и почти столько же сдали наши.
— Ну и хорошо, — как-то неопределенно пробормотал капитан и начал шарить по карманам. — Я тут кое-что вам припас. Еще вчера это случайно нашел в своих бумагах, а отдать забываю. Посмотрите, может, пригодится?
Илья Ефремович протянул мне какой-то потрепанный пожелтевший журнал, точнее, его середину. Первых и последних страниц в нем не было, текст начинался так:
«…отваливают от черных бортов и уходят в нахмурившуюся просоленную даль кавасаки, оплетают в темной глубине закраины торных крабовых путей расправленной ячеистой делью. Высоко ворочаются над палубами хваткие стрелы, и первые стропы добычи ложатся рядами на застекленные люки. Рычат, вскипая, палубные котлы, нарастает дробный такт ножей рубильщиков и потряхиваемых банок в заводских твиндеках, и вихревой бег передаточных ремней оживляет четко шевелящиеся закаточные станки; приземистые вместительные автоклавы с жарким добродушием раскрывают свои глубокие пасти.
Здесь сети. Их распаковывают, раскладывают, связывают по верхним и нижним подборам. К верхней подборе прицепливаются оплетенные стеклянные шарики — наплава, на нижней уже в море будут висеть цементные грузила. По десяти штук сети поверх поплавов в скатку укладываются в особые ящики. Десять таких ящиков — порядок. Вы видите над спардеком, наверху у трубы, и над полуютом на корме многоэтажные сооружения из брусьев. Это сушилки для побывавших в море сетей.
Люди в высоких резиновых сапогах и макинтошах в капюшоном курят и смеются. Их восемь человек. Синдо-рулевой у румпеля и компаса со свистком на груди — ветер слова относит, чумазый, моторист в своем люке и шесть ловцов.
Волна наддает, кавасаки дыбится и в пенистых брызгах, разрезая покатывающиеся гребни, под стук мотора все дальше и дальше уходит в нахмуренную даль… Пароход скрылся из глаз, и кругом ничего, кроме низко нахлобученных туч и бесконечной вереницы встающих гребней.
Синдо свистит. Стоп! Бросает лот. Течение, глубина — такая-то, грунт — песок, румб — такой-то. Опять вперед — вполветра. За борт летит бамбучина с флажками и прицепленный к ней арбузообразный стеклянный шар в оплетке — большой наплав. Начало порядка. Сообразно глубине с запасом обмериваются концы к стенке и якорю, которые также выкидываются за борт.
А дальше идет косой полосой в серо-зеленую глубину лента крупноячеистой сети, ряд равномерно выкидываемых хлопающих грузил на поводах у нижней подборы, и цепь утягивающихся шариков-наплавов у верхней, и там по самому дну ставящаяся стена порядка. Каждый краболов со своими кавасаки ставит до тысячи и более этих сетей.
Синдо наклоняется к компасу, свистит — и кавасаки, загнув пенную дугу, раскачиваясь и ныряя, торопится обратно с захваченной добычей к безопасной определенной точке в пустынном просторе глухо шумящей водяной темноты…