— А теперь не считаете? — оборвал его Гриффитс, брови которого сошлись, придав лицу выражение ярости, казавшейся еще более ужасной благодаря побагровевшим щекам.
Эпплби выстоял, и хотя подбородок его задрожал, он молча кивнул, стоя на своем.
Усилием воли Гриффитс овладел собой и медленно встал, протяжно, с легким присвистом, выпустив воздух из легких. Потом наклонился, облокотившись на руки.
— Мистер Эпплби, нарушение субординации — серьезнейшее преступление на военном корабле, особенно когда речь идет о высшем лице… — он вскинул руку, отклоняя протест доктора. — И горячность тоже не облегчает вины. Это все в порядке вещей. Нам приходится жить в очень несовершенном мире, мистер Эпплби, это факт, с которым вам нужно смириться. Как капитан, я не могу позволить себе роскоши питать симпатий к кому-либо, — Гриффитс многозначительно посмотрел на хирурга. — Даже лучшие намерения могут завести не туда, мистер Эпплби.
Лейтенант сделал паузу, давая усвоить сказанное. Рот врача открылся, потом закрылся снова. Гриффитс продолжил.
— Болтон — человек глубоко несчастный. Ах, вы удивлены, что я это заметил? Но это так, — капитан криво усмехнулся. — И Шорт зацепил в его голове какую-то важную струну. В результате помощнику боцмана пришлось страдать болями в животе, так что отчасти это справедливо. Я разделяю ваше сожаление: Болтон — гнилое яблоко в бочке со спелыми плодами, которую представляет собой «Кестрел».
Гриффитс снова смолк, но когда Эпплби попытался заговорить, опередил его:
— Я объясняю это не для того, чтобы оправдаться, но только из уважения к вашему уму.
Эпплби откашлялся. Он понимал, что поступок Болтона не мог остаться безнаказанным, но предпочел бы, чтобы дело рассмотрел военный трибунал. Суровое правосудие Гриффитса пришло в столкновение с профессиональными взглядами хирурга.
— Мистер Дринкуотер предложил перевести Болтона на корму сверх комплекта, — заявил капитан в качестве упрека. — Жаль, что подобное предложение не поступило от вас.
Гриффитс смотрел, как Эпплби выходит из каюты. Странно, как два человека могут терзаться одной проблемой, но столь по разному пытаться решить ее. Или может все кроется в собственной его пристрастности? Словами не выразить, какую роль играют в отношениях между людьми предпочтения и симпатии.
Рождество и наступление нового 1796 года прошли для команды «Кестрела» почти незаметно. Ей недолго пришлось наслаждаться независимостью, и вскоре после перепавшей от «Этуаль дю Дьябль» взбучки куттер получил строгий приказ Макбрайда присоединиться к нему в Даунсе, прекратив рысканья по Каналу. Моряки понятия не имели, что неспособность департамента Дангарта выследить загадочного капитана Сантона навлекла на лорда еще большие неприятности, чем отказ Хау принять к сведению разведывательную информацию, добытую Брауном в 1794 г. Как следствие, «Кестрелу» пришлось выполнять рутинные обязанности. Вкупе со шлюпом «Атропа» куттер занимался конвоированием. Проводка из Темзы до Тайна и обратно трех-четырех десятков угольщиков, бригов и барков под командованием упрямых шкиперов-джорди[18] казалась Натаниэлю невыносимо нудной. А заодно и унизительной. Когда «Кестрел» получил приказ идти в Лейт-Роуд и сопроводить оттуда в Лондон шикарный пассажирско-почтовый смак с грузом золота, шкипер смака решил воспользоваться возможностью и устроить гонки. Имея отборную команду, защищенную от насильственной вербовки, и репутацию отличного ходока, пакетбот представлял собой опасного соперника. Но корпус у него был более полным, чем у эскорта, и военный куттер должен был-таки одержать победу. Однако «Кестрел» потерял грот под Фламборо-Хед, и смак вырвался вперед. Не зайди ветер на зюйд-ост и не имей куттер, благодаря центральным пластинам, возможность держать круче, не видать бы ему своего обидчика. Так же он догнал его у Кокл-Гатт и оба судна, подгоняемые приливом, ноздря в ноздрю влетели на рейд Ярмута.
Все лето «Кестрел» лениво болтался среди рассеянных по северному морю рыболовецких судов, защищая сельдяной промысел. Команду воротило от сельди и вынужденного безделья. Только дважды им выпал шанс отогнать пару голландских мародеров, не выказавших особой дерзости. Циркулировавшие слухи об французских корсарах так и не материализовались, и моряки сделали закономерный вывод, что народ, поедающий устриц и лягушек, не способен оценить вкуса настоящей рыбы. На деле же вражеские приватиры собирали богатую жатву в Канале.