— На параллели Бобиньи, — уточнил Гриффитс, указывая на деревушку, лежавшую в миле за грядой дюн. — И будем молиться, чтобы не было волн.
Дринкуотер разделял его беспокойство. На западе простиралась вечно беспокойная Атлантика, чья мощь едва ли умерялась островами Пролива и окрестными рифами. Прибой должен были быть на пляже у Бобиньи практически неизбежно, обрушивая мощные валы на слежавшийся песок. Дринкуотер отчаянно уповал на то, что неделя, когда ветер держался с норда, сделает свое дело, и, умерив волны, сделает возможной высадку.
Натаниэль склонился над потайным фонарем. Последние песчинки перетекли из получасовой колбы, и он перевернул склянки, держа в руках грифель с расчетами. Судя по ним, они достигли цели.
— По расчетам, сэр, мы у сюртенвилльской банки, — доложил он Гриффитсу.
— Отлично, мы подойдем ближе к берегу. Всех наверх, будьте любезны.
— Есть, сэр.
Натаниэль повернулся.
— Мистер Дринкуотер… Проверьте шлюпки. После вашего отхода я спущу вторую гичку. И еще, мистер Дринкуотер…
— Сэр?
— Возьмите два заряженных мушкетона… — Гриффитс оставил фразу неоконченной.
Дринкуотер прохаживался взад-вперед по утоптанному влажному песку. В свете звезд полоска песка просматривалась и на юг, и на север. Волнистые очертания в глубине материка обозначали дюны, за которыми начиналась Франция. Здесь, в зоне, затапливаемой приливом, он находился на ничейной земле. Сзади лежала поджидающая гичка, дно которой лизали легкие волны. К счастью, прибоя не было.
— Прилив поднимается, сэр, — раздался голос Тригембо. В нем слышалось волнение. Его тоже обуревают предчувствия?
Дринкуотер подумал вдруг, что есть нечто неестественное, даже нелепое в том, что он стоит вот тут, на полоске французского берега посреди ночи, сам не зная ради чего. Чтобы успокоить застучавшее сердце он стал вспоминать про Элизабет. Она теперь спит, и даже не подозревает, где сейчас ее муж — замерзший, беспомощный, и не на шутку испуганный. Натаниэль посмотрел на матросов. Те сгрудились в кружок у шлюпки.
— Разойдитесь и успокойтесь, здесь слишком открыто для засады, — приведенный им довод позволил всем догадаться, что ему тоже не по себе. Люди молча повиновались. Глядя на их мрачные лица, Дринкуотер чувствовал, как у него самого начинает перехватывать дыхание, а ладони потеют.
Послышавшийся стук копыт и позвякивание сбруи вскоре стали громче и на юге можно стало различить смутные очертания движущегося объекта. Вдруг из темноты вынырнуло небольшое ландо, державшееся линии прибоя, смывающего следы колес. Неожиданность была взаимной. Испуганное ржание отпрянувших лошадей дополнилось возгласами матросов, бросившихся прочь с дороги.
Дринкуотер дернулся, заметив, как от удара копытом от планшира шлюпки отлетела щепка. Животное в ужасе переступало ногами, пытаясь освободиться. Подсобив ему с помощью лезвия своего тесака, Дринкуотер потянул поводья, разворачивая голову лошади прочь от гички.
Из ландо выпрыгнул человек.
— Êtes-vous anglais?
— Да, месье, но где вас, черт возьми, носило?
— Pardon?[5]
— Сколько вас? Combien d'hommes?
— Trois hommes et une femme. Но я могу говорить по-английски.
— Садитесь в шлюпку. За вами гонятся?
— Oui, да… Другой человек, он… э… blessé — мужчина не мог найти английское слово.
— Ранен?
— Верно. Якобинцами из Картерета.
Дринкуотер утвердительно кивнул. Француз был молод и напуган до предела.
— Садитесь в шлюпку, — Натаниэль махнул в сторону матросов и отдал приказ. Из ландо появились еще две фигуры — мужчина и женщина. Они застыли в нерешительности.
— Шлюпка! Идите в шлюпку…
Французы заговорили, мужчина развернулся к открытой двери повозки. Раздражение вытеснило страх, и Дринкуотер, приказав двум матросам вытащить из экипажа раненого, стал подталкивать упирающегося француза к гичке.
— Lebateau, vite! Vite!
Он грубо сгреб женщину в охапку, удивившись ее легкости, и не обращая внимания на то, что та напряглась и забилась, протестуя против нежеланной фамильярности. Натаниэль, не обращая внимания, бесцеремонно закинул ее в шлюпку. От сопротивляющегося столь «рыцарскому» обращению тела до него донесся легкий аромат лаванды. Лейтенант обернулся к матросам, возящимся с раненным французом.
— Живее там! — рявкнул он. — Остальные пусть позаботятся, как удержать на плаву эту чертову штуковину.
Моряки с силой зацепились за гичку, когда на берег обрушилась мощная волна, облизнувший их ноги язык подстегивал поторопиться.
— С приливом поднимается чертово волнение, — сказал кто-то.