– Очень удобно, – рассуждал Хэксби, показывая Кэт эту квартиру. – Я буду и работать, и жить в одном здании, а ты наверняка будешь рада наконец стать хозяйкой в своем доме.
Кэт не ответила. Она заключила с Хэксби сделку, и условия, которые он ей предложил, были более чем выгодны. После событий этих трех недель Кэт должна бы была радоваться, что она не в тюрьме и не на виселице. Отныне она полноправная хозяйка собственного дома и мастерской. Днями напролет она будет заниматься делом, которое ей интересно. Вместе с фамилией господина Хэксби она получила защиту, подкрепленную законом. Благодаря мужу Кэт обрела статус. Разве у нее есть хоть один повод для жалоб?
Как будто в ответ на ее вопрос из уборной донесся низкий стон. В начале вечера они взяли наемный экипаж и поехали в «Барашек». Хэксби устроил трапезу роскошнее обычной и к тому же выпил больше вина. Кэт подозревала, что сейчас он расплачивается за эти излишества. Но не вечно же ее муж будет восседать на стульчаке. Скоро он выйдет и потребует того, что принадлежит ему по праву, данному церковью и государством.
Но хуже, чем в тот раз, когда кузен Эдвард подстерег ее в собственной спальне и взял силой, точно не будет. Кэт утешалась этой мыслью. Как бы там ни было, от Хэксби она не видела ничего, кроме добра. В отличие от Эдварда.
Стоило Кэт мысленно свернуть на эту дорожку, и она тут же оказалась во власти старого кошмара, от которого ей, возможно, никогда не избавиться. Время и усилие воли помогли Кэт приглушить воспоминания о совершенном над ней насилии. Однако новому воспоминанию всего лишь три недели, рана так свежа, что еще кровоточит. Стоило Кэт закрыть глаза, и эта картина тут же представала перед ее мысленным взором.
«Когда-нибудь я убью своего кузена», – сказала она Марвуду во время встречи на Новой бирже.
Это всего лишь фигура речи, говорила она себе. Просто выражение ненависти, за которым не стоит никаких преступных намерений. В тот субботний вечер Кэт действительно не строила никаких планов. После того как она попрощалась с Марвудом на Стрэнде, у девушки из головы не шла новость о том, что кузен ее выследил. Однако это не повод пренебрегать обязанностями по отношению к господину Хэксби и клиентам. Утром господин Милкот украдкой подошел к ней и попросил ее прийти в павильон Кларендон-хауса, чтобы обсудить с ним деликатный вопрос: способен ли господин Хэксби выполнить задачу, которую на себя взял. Господин Милкот сказал, что его смущает ухудшающееся состояние здоровья Хэксби, да и работы идут слишком медленно. И ради Хэксби, и ради себя самой Кэт не могла допустить, чтобы они потеряли этот заказ.
Милкот просил Кэт зайти через калитку в саду, сказав, что нарочно оставит ее незапертой. «Боюсь, если нас увидят вместе в отсутствие господина Хэксби, слуги будут сплетничать, – вполголоса произнес Милкот. – А когда до вашего начальника дойдут слухи о нашем разговоре с глазу на глаз, он, конечно, захочет узнать, что мы обсуждали. Я уж не говорю о том, что дурная молва навредит вашей репутации. Сами знаете, людям только дай повод. Поэтому я буду осмотрителен и прошу вас тоже соблюдать осторожность».
Кэт была тронута его заботой и польщена тем, что он желает знать ее мнение. От подозрения, что Милкот задумал ее соблазнить, Кэт отмахнулась: как любой истинный джентльмен, он дорожит честью. Казалось, Милкота смущала даже сама мысль о том, что ему придется разговаривать с девушкой наедине. Однако теперь Кэт поняла истинную причину его смущения. Эдварду была известна тайна Милкота, и кузен воспользовался ею, чтобы шантажом заставить секретаря лорда Кларендона заманить Кэт в ловушку.
После разговора с Марвудом Кэт так боялась опоздать, что всю дорогу почти бежала: сначала по Стрэнду, потом с Чаринг-Кросс на Пикадилли до Кларендон-хауса. Темнело. Никто не видел, как Кэт вошла в сад: к тому времени садовники уже закончили работу.
Павильон был не заперт. Не дожидаясь приглашения, Кэт вошла внутрь, закрыла за собой дверь и позвала господина Милкота. В ответ из подвальной кухни донесся мужской голос. Кэт спустилась по лестнице. Дверь была открыта. На каминной полке горел фонарь. По стенам подвала плясали тени.