— Сьюзен… — простонал Питер, прикладывая ладонь ко лбу. Глозель несколько секунд пристально разглядывал Сьюзен, потом повернулся, галантно подавая ей локоть. Сьюзен благосклонно кивнула, положила тонкую руку в кружевной перчатке на жесткую ткань кителя и другой дернула Питера, чтобы тот оказался с другой стороны, и она и его смогла взять под руку.
— Истинно королевский променад прошлого, — Глозель глянул на Питер поверх головы Сьюзен, но обращался к ней. — Король, королева и военачальник.
— Скорее, променад людей будущего, — Сьюзен даже не повернулась к нему. — Врач, журналист и солдат. Истинно американское общество.
— Как вам угодно, ваше величество, — склонил голову Глозель.
— Моему величеству угодно, чтобы вы называли меня по имени, — сообщила Сьюзен, а Питер некстати вспомнил, что Глозель исчез из Нарнии до того, как Сью поцеловала Каспиана.
Эдмунд и Люси смогли приехать в Штаты только через восемь месяцев. Они бы не смогли, но ведь какой повод! Никакое отсутствие денег не помешает, к тому же теперь их больше, чем прежде.
— Он какой-то итальянец, — пыхтела Люси. Она не доверила Эдмунду свою сумку, и теперь горько сожалела об этом, но просить помочь показалось неудобно. — Ей ведь всего девятнадцать! Как так можно? Она ведь так любила Каспиана.
— Каспиан ведь встретил звезду, — сказал Эдмунд, вздохнув. — Так что я рад за Сью.
— Но если она спросит, Каспиан никого не встречал, — сказала Люси.
— Ты что, она ведь замуж выходит! — возмутился Эдмунд. — Ей должно быть все равно.
— Поверь мне, так надо, — закатила глаза Люси. — Если не хочешь стать самым нелюбимым братом за всю историю человечества. Кстати, ты знаешь, сколько ему лет?
— Понятия не имею. И мне не интересно.
— Хочешь я скажу? Только по секрету, даже мама думает, что ему двадцать девять, а то она бы никогда и ни за что не согласилась отдать Сью за него.
— И сколько? — как можно безразличнее спросил Эдмунд, оглядывая дом, к которому их привез таксист. Неужели Питер себе такие хоромы отгрохал? Мама писала, что Питер и Сьюзен живут отдельно, а фотографии родительского дома им присылали. Ничего себе он устроился!
— Тридцать шесть! — торжественно сказала Люси. — Он такой старый!
— Главное, чтобы человек был хороший, — философски протянул Эдмунд. Возле перил на террасе перед дверью появился Питер, заметил их и почти бегом бросился навстречу. Люси уронила многострадальную сумку и запрыгнула на брата с радостным визгом. Питер, с трудом удерживая ее одной рукой, притянул к себе другой Эдмунда и крепко обнял; так всегда обнимал отец.
— Проходите скорее, — поторопил Питер, отпуская обоих, схватил сумки и легко понес их. Эдмунд зашел вслед за Люси в прохладный и темный дом после жаркой улицы и бросил на пол сумку. В темноте что-то со звоном упало.
— Питер, убери оружие из прохода! — донеслось сверху.
— Да, генерал, — закатил глаза Питер и поднял с пола меч. Люси и Эдмунд проводили его удивленными взглядами. — Мы часто устраиваем спарринги, — пояснил он. — Не хочу растерять форму.
— Генерал? — шепотом спросил Эдмунд. — Сью выходит за генерала?
— Он полковник, — отчего-то Питер фыркнул, словно сказанное ему самому показалось очень смешным. — Но мы зовем его генералом. Так… привычнее. И по фамилии, — тут он уже рассмеялся. — Идите наверх.
Такое поведение было Питеру совершенно не свойственно, поэтому Эдмунд и Люси переглянулись, прежде чем поднялись на второй этаж по широкой резной лестнице, чем-то напоминавшей одновременно дом профессора и замок Мираза. Лестница разделялась на две и выходила в большой зал, в котором при желании можно было поставить большой стол или даже устроить танцы. Но он был совершенно пуст, только в середине между окон стояли два кресла с высокими спинками, а на них сидели…
Люси рассмеялась, резко замолчала, закрыла рот ладонями и присела, не сделав вперед и шагу, Эдмунд, который плохо видел со свету, прошел дальше, прежде чем узнал. Сидевшей на одном из кресел была королева Сьюзен, и даже современное платье не скрывало ее вечного величия. Люси и Эдмунд обсуждали, что они боятся за Сьюзен, ведь, кажется, она вытравливает в себе память о Нарнии, чтобы не тосковать по ней, но, судя по тому, кто сидел на втором кресле, Сьюзен обошла их всех.
— Генерал… — Эдмунд посмотрел на него тем же взглядом, каким смотрел на лорда после ультиматума Миразу. — Генерал Глозель. По фамилии называют. Ну да. Как я не догадался.
========== Часть 2 ==========
Подруги одинаково прижимают ладони к нарумяненным щекам и визжат, когда Сьюзен вытягивает вперед руку, показывая кольцо. На лицах всех троих написано несказанное облегчение: наконец-то королева выходит замуж, теперь и у них есть шанс, а то ведь все парни, которые ее видели, влюблялись настолько, что от одной надежды хоть уловить благосклонный взгляд отказывались от отношений с другими. Сьюзен бросается в глаза фальшь, и она думает о том, что с появлением Глозеля лжи в ее мире стало меньше.
Она никогда ничего не делала зря. Не тратила время на тех, кто ей не пригождался или был неприятен, не мечтала, не растрачивала себя и свои внутренние силы на бесплотные надежды. Она точно знала, что больше не вернется в Нарнию, не расскажет никому о ней, ведь не хочется прослыть сумасшедшей, да и никогда ни с кем у нее не будет того же уровня доверия, что с братьями и сестрой; так к чему бесконечные разговоры на тему: «Как там в Нарнии?», которые неустанно велись в ее семье? Они все равно никогда не узнают. Сьюзен училась быть как все те, кто никогда не был в волшебной стране, жить как все, думать как все, радоваться тем вещам, которым радуются никогда не знавшие великого Льва, пусть это лишь тень истинной радости, стремиться ко всему реальному, настоящему — то есть, земному, хотя Нарния, пожалуй, кажется более живой, чем этот мир. Глозель перевернул все с ног на голову в ее шпионской жизни. Она даже влюбилась поначалу не в него, а в чувство свободы: при нем можно сказать, что думаешь, сравнить происходящее с чем-то в Нарнии, и он не покрутит пальцем у виска, с ним даже можно Нарнию обсудить, ведь он не знает ее древней истории, а сама Сьюзен ничего не слышала о тельмаринах и династии королей. Они вместе изучают историю флибустьеров, чтобы выяснить происхождение Глозеля.
— Так тебя все же можно считать французом, — удивилась Сьюзен. Они с Глозелем сидели в библиотеке университета, до этого поразив главу кафедры до глубины души тем, что юная журналистка решила заняться изучением истории пиратов, а сопровождавший ее военный, старше раза в два, заявил, что он поможет мисс с подбором информации. — И твой акцент, видимо, происходит от французского, только… переработанного. Звук «р» остался грассирующим, а гласные стали проще. Всегда удивлялась, почему в Нарнии говорят по-английски.
— Спроси у своего профессора, — пожал плечами тот, качнувшись на стуле. — Ведь, судя по твоему рассказу, он бывал в Нарнии.
— Он только знал… — она осеклась. Ну да, а откуда он мог знать, если никогда в ней не бывал.
— И если учесть разницу во времени и то, что попасть можно лишь в определенном возрасте, — продолжил Глозель, — смею предположить, что он мог присутствовать при формировании Нарнии как единого государственного объекта. Вероятно, именно его язык стал основой для единого языка Нарнии. Потом вы, которые правили в Кэр Паравале… лет тридцать, верно?
— Да, — Сьюзен наклонилась над книгой, на странице которой находилась гравюра, изображающая крушение пиратского корабля на окружающих остров скалах. Глозель оперся на локоть, тоже наклонившись вперед, Сьюзен бросила на него взгляд и поняла, что он смотрит на нее, на книгу не обращает внимания.
Она сразу заметила его особое отношение, тельмарский генерал его и не скрывал, оставалось лишь поражаться удивительной слепоте Питера, который в упор не замечал того, что Глозель не только не сводит глаз с его сестры, но накрывает своей ладонью ее пальцы, когда она идет с ним под руку, всегда норовит коснуться, а когда она к нему обращается, нагибается совсем низко, так что между их лицами остается лишь дюйм. Питер выборочно слепнет. Он жутко ревнует, когда видит кого-то из поклонников Сьюзен, говорит про них гадости и высмеивает так, что у Сьюзен потом глаза на них не глядят, но Глозеля не замечает. Или молчаливо дает добро. Сьюзен старается об этом не думать. Она не воспринимает всерьез тех парней, что, заикаясь, пытаются пригласить ее в кино или наоборот, нарочито нахально демонстрируют внимание «милой крошке», вероятно, полагая, что она должна упасть в обморок от счастья, что ее заметили. Быть может, Сьюзен Пэвенси, не выезжавшая из Лондона, так бы и поступала, но только не королева Сьюзен, отвергавшая королей и принцев, включая сына самого Тисрока.