Он не вспомнил Люси, когда четверо древних монархов прибыли помочь Каспиану. Древний дух озлобился, одичал; пробужденный Асланом, он защищал Люси, двинув в бой целый лес — но больше ее не любил, он ее не помнил, а когда та, стоя рядом с Львом, окликнула его, не соткался из теней черный силуэт, не блеснул золотой взгляд. Лес пробудился, но не был прежним.
— Его больше нет здесь, Люси, — проговорил Аслан. — Но в моей стране находится истинный Великий лес, и когда-нибудь ты войдешь в него. Помни, что даже не помня тебя, он тебя защищает.
Потому Люси было так сложно решить в конце путешествия «Покорителя Зари», вернуться ли в Англию или отправиться дальше, в страну Аслана. Не будет ли промедление предательством по отношению к ее любимому?
— Это твое решение, Люси, — ответил Лев. — Он будет знать о том, что ты могла прийти к нему сейчас. Но в моей стране нет времени, и тысяча лет ожидания равна мгновению, и мгновение длится века. В твоем мире тебя ждут брат и сестра. Эдмунд последует за тобой, куда бы ты ни пошла, и отправившись в мою страну, ты заберешь и его.
— Я не могу решать… за него, — прошептала Люси.
— Можешь и должна, — Аслан смотрел на нее ласково. — И ты уже решила.
— Это было верное решение? — тоскливо спросила Люси.
— И да, и нет. Люси, это твое решение.
— Скажи ему, что я приду, — торопливо сказала она. — Скажи, что я думаю о нем.
Сьюзен знала об отношениях братьев и сестры, но сама так не могла. Ей нужен был человек, непременно человек, но в своем мире люди оказывались слишком пресными. В них не было ни тайн, ни величия, а еще Сьюзен начинала стыдиться того, что у нее эти тайны и величие были, она не могла принять это знание, как сделали профессор и ее братья и сестра, не могла смириться с тем, что здесь она не проживет жизнь, а просто подождет, пока Нарния не призовет ее снова.
Сьюзен стянула с Глозеля рубашку и замерла, разглядывая шрамы и татуировки, потом подняла руку, выронив рубашку на пол, и провела пальцем по самому глубокому рубцу на сгибе плеча и шеи.
— Тебе пытались отрубить голову? — спросила она.
— Откуда ты знаешь? — нахмурился Глозель. — О, так ты наугад сказала. Проклятие.
— Расскажешь потом, — она коснулась татуировки. В отличие от шрамов, разрисованная узорами и письменами кожа казалась гладкой. — А это…?
— Из Тебефа. Я жил в нем четыре года.
— Священный знак Таш, — Сьюзен присмотрелась к вытатуированному на груди схематичному изображению храма и жертвенника, вспомнила, что на таком тархистанцы приносили человеческие жертвы, но не вздрогнула даже. — Ты служил ей?
— Тархистанские войны из корпуса Ташбаана никогда не приняли бы меня командующим, не стань я отчасти одним из них, но я всегда служил королям, а не богам, — отозвался Глозель, глядя на нее сверху вниз. Его удивляло, что Сьюзен совершенно не стеснялась собственной наготы, но и не вела себя нарочито безразлично, что выдавало бы ее волнение. Нет, Сьюзен настолько была уверена в себе и собственной безопасности рядом с ним, что не ощущала и тени стыда или смущения.
— А сейчас? У тебя нет короля. Ты перешел в американскую армию, а Питер тебе не король, ты никогда не был нарнийским лордом.
— Ты моя королева, — сказал Глозель, и Сьюзен провела ладонями по его рукам от кистей до плеч и обняла.
Сьюзен много раз обсуждала с подругами их истории и теоретически знала, чего ожидать от собственного тела, но не почувствовала ни описанного ими под смущенное хихиканье жара в животе, ни потери разума от страсти. Были тепло и нежная дрожь, почти незаметная, и чувство, что кожа стала совсем тонкой, словно растаяла от прикосновений его рук, из-за чего все происходящее ощущалось сильнее. Он тысячи раз накрывал ее ладонь своей, когда шел с ней по проспектам или сидел рядом в университетской библиотеке, но сейчас, когда он переплел с ней пальцы, заводя ее руку за голову, по коже до локтя пробежали мурашки. Сьюзен помнила, что ей рассказывали — парни сразу тянутся к груди, пользуясь тем, что теперь можно, но у него явно были другие предпочтения: зажав одну ее руку в своей и ей же приподнимая ей голову, он положил вторую ей на горло, чувствуя пальцами, как бьется жилка. Он больше подходил Сьюзен, чем сама Сьюзен, и не могло быть иначе; Аслан, открыв для нее и ее братьев и сестры созданный им мир, сломал жизни всех четверых, обрекая на одиночество в собственной вселенной. Впрочем, не Сьюзен было жаловаться — ей самой он сделал царский подарок: не случайно же Глозель отправился именно на поле боя, в определенный момент времени, причем один.
Сьюзен судорожно вздохнула, зажмуриваясь; они могли бы находиться в Нарнии, в роскошной спальне старшей королевы в Кэр Паравале — Сьюзен даже не вспомнила, что замок разрушен, что она сама ходила среди руин — но вряд ли она была бы более счастлива там. Глозель почувствовал, как Сьюзен погладила его по щеке и поцеловала в подбородок, потом легко вывернулась из-под него, хотя он держал ее крепко, и села, даже не думая прикрыться одеялом или руками. Волосы, тщательно завитые и убранные в сложную прическу, растрепались и рассыпались по плечам, оказавшись гораздо длиннее, чем ему казалось раньше. Сьюзен, кажется, чего-то ждала, но он не мог понять, чего именно. Мог ли он подумать когда-то, что сама королева Нарнии, владычица Одиноких Островов и леди Кэр Параваля окажется в его постели и будет смотреть на него в сумраке светлыми глазами цвета летнего неба над Тебефом, городом его юности, сделавшим его тем, кто он есть? Теперь тем, кто он есть, его делает Сьюзен, не позволяя забыть, кто он, откуда пришел и кому теперь хранит верность.
— Ты ушел, чтобы не служить владыке Нарнии, — тихо сказала Сьюзен, внезапно вспомнив о Каспиане и удивившись этому. Его образ поблек в мыслях, она даже теперь не была уверена, что вспоминает его достоверно. — Ты не знал, что мы тоже исчезнем, и не хотел оставаться при правлении короля не из тельмарин?
— Ничто не держало меня там, — ответил Глозель. — Мир, в котором я занимал одно из первых мест, перевернулся с ног на голову. Проще начать с чистого листа в мире, где никто не знает меня, чем стать подозреваемым до самой смерти. Правая рука короля Мираза… Мой король, как бы я к нему ни относился, умер, мой кузен убил его и сам распрощался с жизнью. Я не был женат и не думаю, что у меня есть дети. Мы с Каспианом отдали друг другу долги.
— Долги? Я думала, ты не убил его, а он привел Люси.
— Я учил его воинскому искусству несколько лет, — усмехнулся Глозель, проводя рукой по бедру Сьюзен, и та легла рядом, потянув на себя одеяло. — Пусть формально я уже не был его наставником, когда мне приказали его убить, я все равно считал его своим учеником, потому ему больше не стоило испытывать ко мне чувство благодарности. Первый закрытый долг. Я гнался за ним в лесу, но повременил с приказом стрелять во дворе замка, из-за чего он ушел живым. Второй долг. Он украл оружие именно у моих солдат — я не обличил ложь моего короля, очерняющую принца. Третий. Он не убил меня в замке, хотя знал, где мои покои, и что я сплю как убитый, да во время нападения на замок меня едва разбудил Мираз после того, как вы устроили ему сцену в его же собственной спальне. Я заставил Мираза принять вызов твоего брата; поверь, Каспиана он бы одолел. Наверное, не судьба нам пасть от рук друг друга.
— А если бы нет? — Сьюзен перевернулась на живот и обняла подушку. — Если бы все пошло по-другому, ты бы смог его убить. Каким было бы твое будущее?