Она подумала, что если придет леди Ререс, то застанет странную картину… Она встала и взглянула на разорванные одежды, что были разбросаны по полу… Как это все объяснить? Вещи станут теми уликами, что она принесет ему на эшафот. Изнасилование королевы! Этих слов она больше слышать не могла. Она вспомнила, как эту же фразу кричал Джон Нокс с кафедры пресвитерианской Церкви. Он, пожалуй, может сказать, что она дала Босуэлу повод.
— Нет! — почти прокричала она в ответ на воображаемое обвинение. — Это неправда! Он никогда не был приятен мне. А сейчас я его ненавижу. Как он посмел?! Стыдно… стыдно!
Каждая деталь была так свежа в памяти… Его лицо… глаза… руки, срывающие одежду…
— Он взял меня силой! — бормотала она. — Он посмел… а ведь я королева! Сейчас он, должно быть, со всех ног несется на Юг. Ему страшно от того наказания, которое вряд ли будет лучше, чем смерть…
Она подняла с пола одежду и спрятала в шкаф, торопливо набросила на себя платье и пригладила волосы. Вот так уже спокойнее… На лице, шее и теле еще виднелись красные пятна. Она осторожно прикоснулась к левой щеке.
Господи, — подумала она, — неужели эти следы так и останутся?
Она забродила по комнате. Опозоренная королева! Совращенная королева! Он все это задумал! Он знал, что она будет здесь. Граф Меррейский как-то сказал, что Давид Чамберс занимался сводничеством для Босуэла. Он приводил в дом женщин, и туда приходил поразвлечься с ними Босуэл. Он, должно быть, для того и снял этот дом. Босуэл свободно прошел из дома Чамберса в соседний, где была королева, и, зная, что она почти без охраны, пробрался в ее покои.
Она больше никогда не сможет взглянуть ему в лицо. Да и не нужно этого! Он будет заключен в тюрьму и наказан. Ему не удастся похвастаться своим завоеванием. Но как ей объявить о преступлении? Она представила, что рассказывает эту историю графу Меррейскому:
«Он пришел в мою комнату… Я не смогла удержать его… Он взял меня силой…»
Она представила улыбки… перешептывания…
«А зачем это королева отправилась в эту мастерскую? Ах, так это по соседству с домом Давида Чамберса, сводника Босуэла…»
«Что же мне делать? — спросила она себя. — Что я вообще могу теперь сделать?»
В комнату вошла леди Ререс. Мария могла бы отчитать ее за то, что недоглядела. Она и Бастиан должны держать двери запертыми на щеколду… Господи, ну как же сказать леди Ререс о том, что произошло?
— Вы расстроены, Мадам? — спросила леди Ререс.
— Расстроена?! — вскричала королева. — Нет… нет… что вы… я устала сегодня… Да и нездоровится мне… Похоже, я вновь заболеваю, как тогда во Франции…
— Может, отправить за врачом, Ваше Величество?
— Нет… нет… Надо просто отдохнуть. Оставьте меня. Я лягу спать. Мне нужен только отдых. Нет никакого повода для беспокойства. Но… спите сегодня ночью у меня. Я… что-то мне не хочется спать сегодня одной…
Леди Ререс задернула шторы, и комната погрузилась во мрак.
Мария не спала всю ночь, Казалось, она заново переживала произошедшее…
На следующий день она возвратилась в Холирудский дворец.
У Босуэла хватило наглости дожидаться ее, стоя в толпе придворной знати.
Он преклонил перед нею колени, и она почувствовала, как жутко заколотилось сердце. Он поднял на нее нахальные глаза, и на лице возникла заговорщицкая улыбка.
У нее чуть было не сорвалось с языка:
— Арестуйте этого человека!
Она почти была готова сказать это, но в ту же секунду представила следующую сцену: граф Меррейский спросил бы:
«За что, Мадам?»
«За изнасилование».
«Кого, Мадам?»
«Королевы…»
Она ничего не могла поделать. Скажи она то, что хотела, и она опозорит себя. А этот плут, разрушитель ее невинности, все прекрасно понимал. Испугавшись, она не решилась ничего сказать. Она не могла выставить на всеобщее обозрение свой стыд. Она боялась опозориться перед Ноксом. Похоже, что великий грешник уйдет безнаказанным…
Но она должна найти способ расквитаться с ним. Нужно найти повод выставить его со Двора, потому что своим присутствием он будет постоянно напоминать ей о произошедшем.
Он нашел-таки возможность перемолвиться с нею. Она почти кожей ощутила его, когда он оказался рядом, и, казалось, она снова почувствовала его руки, разрывающие ей платье… его руки, укладывающие ее в постель…
Он сказал:
— Ну что же, теперь мы такие друзья, Мадам, что я могу просить вашей милости. Не позволяйте Мэйтленду вернуться ко Двору.