— О нет, дядя!
— Тогда, Мария, гордо носи свои титулы, а мы обязательно выгоним из Англии бастарда Елизавету.
— Да, дядя. Конечно, вы правы, — смиренно сказала Мария, но мысли ее были уже далеко. Она размышляла о наряде для предстоящего бала, а об английской короне она подумала, что это — самое последнее, чего ей хочется, ведь тогда придется оставить эту так полюбившуюся ей страну, и этот Двор, любимицей которого она была.
Со дня свадьбы дофин сильно вытянулся, и, хотя он сам радовался этому, было ясно, что столь стремительный рост слишком опасен для его здоровья. Теперь он был охвачен безумным желанием заблистать во всех видах спорта и разных играх. Бывало, он устраивал многочасовые поездки верхом и возвращался совершенно измученным. Мария увещевала его за это, но он парировал:
— Все другие-то занимаются этим. А мне почему нельзя?
Выйдя замуж, Мария перестала быть ребенком. Она открыла, что жизнь — это больше, чем наряды, танцы, верховая езда, сочинение стихов и выслушивание комплиментов. Ей стало ясно, что зачастую маскарады и балы — лишь способы прикрыть заговоры и дурные намерения. Жизнь была сплошным удовольствием лишь внешне. Житейские радости были подобны тонкой ледяной корочке, такой опасной как лед в Рамбуйе прошлогодней зимой для любителей коньков.
Ей было шестнадцать лет — еще совсем немного. Но она должна была познать все очень быстро, чтобы научиться видеть маски на лицах людей, и понимать что есть под масками.
Однажды Франциск вернулся из лесу с братом Шарлем и был совершенно белым и изможденным. Она увидела, как они въезжали во двор. Франциск спешился, и Мария в волнении подбежала к нему:
— Дорогой, ты утомлен.
Он вяло улыбнулся.
— Нет, — проговорил он. — Я не утомлен. Это был славный спортивный день.
Его голос хрипел. Врачи сказали, что у него что-то стряслось с горлом.
— Ступай и отдохни сейчас, — сказала Мария.
— Отдохни! — закричал Франциск, ощущая на себе самодовольную улыбку Шарля. — Я не нуждаюсь в отдыхе.
Шарль спрыгнул с лошади, бросил поводья конюху и крикнул:
— Эй, Франциск, пойдем постреляем по мишеням. Мария, не хочешь ли посмотреть на нас?
— Я готов пойти, — ответил Франциск.
Мария, с ее импульсивностью, неистовая как в гневе, так и в любви, обладала изумительным даром чувствовать людей. Она с легкостью могла представить себя на их месте. Ей была так хорошо заметна на лице мужа измученность всем происходящим.
Было ясно: надо помочь ему. Она коснулась его руки и ласково промолвила:
— О Франциск, послушай, мне так хочется почитать тебе мои стихи. Я не вижу тебя целыми днями.
С какой нежностью он улыбнулся ей! Возможно, он прекрасно понимал, что ее желание состояло вовсе не в том, чтобы почитать ему стихи, а просто дать возможность отдохнуть, и не предоставлять его младшему брату удобный случай выиграть в стрельбе.
Шарль бросил сердитый взгляд, и Мария заметила, как он сжал и разжал кулаки.
Она обвила свою руку вокруг руки Франциска:
— Ну пойдем же. Я настаиваю. Ты просто обязан послушать мои стихи.
И они покинули Шарля. Он угрюмо посмотрел им вслед и заорал слугам:
— Мы едем на стрельбище, я ни капельки не устал! Я чувствую себя всегда бодрым, будь я хоть десять часов в седле!
Мария проводила Франциска во дворец и заставила его прилечь, пока читала ему. Он был счастлив находиться просто рядом с нею. Шарль вынуждал его показывать, на что он способен, а сейчас он был полностью свободен в своих действиях, он мог дать отдых своему изможденному телу, пока Мария сидела рядом, держа его руку в своей; она была подобно тонкой стене между ним и всем миром.
В конце концов он заснул, и Мария, укрыв его пледом, оставила его.
Во дворе она встретила Шарля, возвращавшегося со стрельбища. С ним было несколько слуг, но, увидев Марию, он отпустил их. Когда он взглянул на Марию, она заметила безумство в его глазах; губы скривились в отталкивающей улыбке.
— Бедный старина Франциск, — произнес он. — Он совершенно измучился.
— Ты устроил слишком быстрые скачки.
— Только не для меня. Мне нужно тебе кое-что сказать, Мария. Это большой секрет. Давай-ка отойдем к окну — нас никто не должен подслушать. Говори тихо, Мария. Я слыхал, Франциск тяжело болен.