Заботливая рука мягко сжала ей плечо. Она ощутила свое единство с ним. Бесспорно, он прав. Он был ее любимым дядей, ее проводником и советчиком; все эти годы с того дня, как она прибыла во Францию, он был ее духовным любовником.
— Да, Франциск, — подтвердила она, — я хочу помочь тебе. Это слишком тяжкое бремя для тебя; ты молод и неопытен. Я жажду помочь тебе, и мой дядя стремится сделать то же самое. Он мудр и знает, как лучше.
— Но, Мария, а констебль?.. Моя мама…
— Ваша мать, Ваше Величество, погружена в свое горе. Она вдова, скорбящая о муже. Вы можете понять, что это означает. Она не должна быть обременена такими государственными делами. Сейчас она просто не в состоянии думать о них.
— Тебе необходимо поступать так, как говорит мой дядя, — настаивала Мария. — Он знает как надо. Он мудр.
Франциск кивнул. Это должно быть верно, ведь так сказала Мария. В любом случае ему хотелось угодить Марии, что бы там ни случилось. Он надеялся, что вспомнит, что надо сказать:
— Нам очень хочется утешить вас в старости…
Он повторял эти слова, пока не появилась уверенность, что он понял их суть.
Мария понимала, что беззаботные дни закончились. Иногда ночами она и Франциск лежали в объятиях друг друга и разговаривали о своих страхах.
— Я чувствую себя мячиком, который пинают из угла в угол, — шептал король. — Все эти люди, которые признаются мне в любви, на самом деле совсем не любят меня. Мария, я боюсь кардинала.
Мария была настроена более доброжелательно, но, однако, в последние недели начала чувствовать страх перед Шарлем. Она не хотела признаться в этом. Она была слишком долго под его опекой, ни разу не усомнившись в его любви и нежности.
— Это потому, что он очень умен, — быстро произнесла она. — Его единственная мысль — уберечь тебя и сделать все лучшее для нас обоих.
— Мария, иногда мне кажется, что все они ненавидят друг друга — твои дяди, моя мать, король Наваррский… мне кажется, что они только и ждут, чтобы разорвать меня на части, и ни один из них не любит меня. Я не более чем символ.
— Кардинал и граф любят нас. Они любят меня, ведь я им племянница, а тебя, потому что ты их племянник.
— Они любят нас, потому что мы король и королева, — жестко произнес король. — Моя мать любит меня, потому что я король; она любит Шарля, потому что, если я умру, он станет королем; она любит Елизавету за то, что она королева Испании. Клод она любит лишь за то, что она жена графа Лотарингского. А Марго и Генри она еще вовсе не любит. Они подобны вину, что оставлено вызревать. Когда их время придет, возможно, они будут кстати, а возможно, и нет. Она будет выжидать, пока не убедится, есть ли смысл любить их.
— Она очень крепко любит твоего брата Генриха, — напомнила ему Мария. — А ведь он не станет королем, пока ты и Шарль не умрете и не оставите после себя сыновей.
— Любой — даже моя мать — должен делать что-то иногда без всякой на то причины. Потому-то она и любит Генриха. Мария, как я хотел бы вернуться в Вилле-Котре и тихо жить там. Как бы я хотел, чтобы отец никогда не умирал, а мы никогда не стали королем и королевой. Это странное желание? Многие отдали бы все, что имеют, чтобы завладеть короной, а я… у которого она есть, отдал бы все — кроме тебя если бы я только мог вернуть отца.
— Это твое горе, Франциск, вынуждает тебя говорить такое. Смерть отца была слишком внезапной.
— Было бы то же самое, если бы я давно знал, что он должен умереть. Мы, почти дети, король и королева Франции. Возможно, проживи мой отец еще десять или двадцать лет, мы были бы мудрее… возможно, мы бы не пребывали в таком испуге. Я должен был бы отвязаться от кардинала. Мне следовало бы сказать: «Я хотел бы приветствовать моего дядю, короля Наваррского, как подобает его рангу. Я не приму никаких ваших указаний, монсеньер кардинал. Будьте осторожны, монсеньер, иначе вы проведете остаток ваших дней в одиночке Консьержери! Ах, Мария, как легко это сказать сейчас, но я дрожу при мысли сказать такое ему в лицо. Я так бы хотел, чтобы он не был тебе дядей, Мария. Я так бы хотел, чтобы ты не любила его так крепко».
— Я тоже мечтаю об этом.
Слова сорвались у нее с губ, прежде чем она осознала, что говорит.
Было несколько новостей, которые прошли через нее. Преследования гугенотов вовсе не уменьшились со смертью Генриха, а даже слегка усилились. Кардинал присягнул перед графом Альба и графом Савойским, что очистит Францию от гугенотов вовсе не потому, что религиозные распри были так важны для него, но потому, что он хотел быть уверен в поддержке Филиппом Испанским дома Гизов в борьбе против Бурбонов. Он очень хотел продемонстрировать Филиппу свою преданность.