Ее задело счастливое выражение его лица, и она едко заметила:
— Да вы, похоже, один из тех, кто ликует.
— О да, Ваше Величество.
— Позвольте мне пройти. Я была достаточно глупа, думая, что у вас ко мне есть некоторое уважение. Хотя, впрочем, это касалось королевы Франции.
Он наклонил голову так, что его лицо почти вплотную приблизилось к ее лицу.
— Я ликую, — сказал он, — потому что я буду сопровождать вас в Шотландию.
На лице Марии вспыхнула лучистая улыбка.
— Монсеньер, — начала, было, она, — монсеньер д’Амвилль… я…
Он взял ее за руки и страстно поцеловал их. Лишь на секунду она позволила такую бесцеремонность, но тут же вспомнила, что должна быть настороже. Будучи королевой, она могла разрешить себе быть легкомысленной, но не сейчас.
Она холодно произнесла:
— Я признательна вам за верность, монсеньер д’Амвилль.
— За верность… и преданность, — промурлыкал он, — за мою страстную преданность.
Он отошел от нее, а когда добрался до своей свиты, на лице у него играла улыбка. Один из его слуг, поэт Пьер де Шателяр, поднялся приветствовать его.
— Вы прямо-таки счастливчик сегодня, ваша светлость, — сказал Шателяр.
Д’Амвилль кивнул, продолжая улыбаться.
— А тебе сказать почему, Шателяр, любезный мой приятель? Я давно люблю одну даму. Увы, ей не было никакого дела до меня. А сейчас я на вершине, а она у подножья. Я думаю, мы можем где-то удачно встретиться.
— Да это просто в самый раз для поэмы, — сказал Шателяр.
— Да, конечно. Я очень надеюсь.
— А как зовут даму, ваша светлость?
— Это секрет.
— А если я спою хвалебную для нее…
— Ну хорошо, я прошепчу, но никому не говори, что Генрих де Монморанси страшно влюблен в восхитительную Марию Стюарт. Она будет нуждаться в утешении, когда доберется до своей варварской земли. Я буду там, чтобы утешить ее. Вот поэтому я так весел.
— Ну теперь я понимаю, ваша светлость. Этого вполне достаточно, чтобы развеселить любого мужчину. Она дивное создание и, похоже, была при Франциске вполне целомудренной. Даже Брантом, который мог обычно отыскать пикантную подробность в скандале, связанном с, казалось бы, полнейшей добродетелью, не мог сказать ничего, кроме хвалебных слов о королеве Шотландии.
— Она очаровательна, — сказал д’Амвилль. — Правда и то, что она целомудренна. Вот что скажи мне о ней… Ты в некотором смысле знаток, дружище. Она невинна и еще…
— И еще… и еще! — воскликнул Шателяр. — Моя дама абсолютно невинна и еще… и еще…
И двое молодых мужчин дружно захохотали.
— Возможно, удача сопутствует тебе, — произнес Шателяр. — Я завидую тебе прямо-таки черной завистью.
— Я витаю в облаках. Она будет брошена всеми и согласится любить любого француза. Ты будешь сопровождать меня, мой дорогой Шателяр, ты должен разделить со мной мой триумф… ну, разумеется… ты будешь вторым.
А когда молодые люди отправились на охоту, они все еще продолжали обсуждать прелести Марии Стюарт.
У Марии было много поводов для беспокойства перед предстоящим путешествием. Английская королева заявила, что отказывает ей в безопасном прохождении у ее границ, пока Мария не подпишет Эдинбургский договор. Но Мария проявила выдержку. Она решила, что не допустит, чтобы Тюдор увидела, будто Мария боится ее кораблей.
— Я вполне спокойно доберусь до дома, — сказала она Фрогмортону. — Я еще помню, что ваш ушедший король пытался помешать мне добраться до Франции; но вы сами видите, что я обошлась без его разрешения.
Это было глупо, но она чувствовала себя сильнее, связывая себя словами. Начиная с этого момента она решила поступать так, как ей хочется. У нее уже сложилось некоторое представление о печальном состоянии дел в ее собственной стране. По дороге из Реймса к Лотарингии ей встретился один из графов-католиков, Джон Лесли. Он заверил ее в преданности католиков Шотландии. Он сказал, что Кейтнесс, Краффорд, Хантлей и Атолл на ее стороне. Их план состоял в том, что она должна тайно прибыть в Шотландию, войти в Эдинбург с хорошими силами и прогнать еретика графа Джеймса, который в ее отсутствие занял ее место.
Она встревожилась. Джеймс был ей братом. Она любила его. Она знала, что он протестант. Он очень хотел, чтобы Шотландия исповедовала протестантизм. А Мария мечтала о католической вере. Она была решительно против зверств в стране, но, просто преданная своей религии, считала, что католическая Церковь — единственно истинная на всем свете.
К счастью, у нее была возможность поговорить с графом де Овзелом, верно служившим в Шотландии ее матери.