К пляжу меня приговорили, что ли?
Через полчаса я с удивлением убедилась, что если и помру здесь от чего-то, то это будут банальные голод и жажда. И перегрев. Солнце палило уже нешуточно, а в этой рукотворной пустыне не было даже намека на тень. Во всяком случае беглый осмотр ничего похожего не выявил.
Посидев минут пять у стены, я решилась на второй заход, точнее обход. Раз такое дело — почему бы не прощупать периметр? Та дверь, через которую меня сюда впихнули, стоит отойти от нее на несколько шагов, почти сливается со стеной. Может, здесь еще такие найдутся? А что, не может же мое невезение длиться вечно. В крайнем случае, если не сбегу, то хоть тенек себе организую. А то рубашка, повязанная вокруг головы на манер бедуинской куфии, — это лучше, чем ничего, но все равно не панацея.
Вот кстати, почему никто из стражников не обратил внимания, во что я одета? Ведь платье свое Филь-Филь унесла с собой. Значит, это все же иллюзия, а не обмен телами. Уже хорошо.
Под такие мысли я довольно бодро ползла вдоль стены. Потом встала, пошла. Потом от скуки пару раз подпрыгнула. И поняла, что допрыгалась.
Этьен
Совет блюстителей начинается с гимна Свободы. Едва мы сели с четырех сторон квадратного стола, как оркестр и хор за стеной не пожалели пальцев и легких. Это было нетрудно: цветов во дворце Совета достаточно, и каждый музыкальный трудяга очень хочет быть приглашенным еще раз.
Я застал королевские советы, при отце последнего монарха, молодой секретарь, не то чтобы рассчитывавший на карьеру, но не имевший ничего против нее. Перед тем как сесть, кланялись его величеству и быстро шептали молитовку Старобогу. Но точно никто не смотрел на губы другого, стараясь понять, молится тот или нет, — в юности такие вещи схватываются навсегда.
Со стороны наша четверка может показаться квадратом. На самом деле мы — пирамида. Три угла основания: блюститель Справедливости, блюститель Мира, блюститель Созидания — я. А над нами возвышается блюститель Добродетели.
Первым взял слово блюститель Мира, тучный заика. Идеальный военный министр, которого презирают и офицеры, и рядовые воины, а значит, он никогда не совершит переворот. Он доложил, что на границе порядок, соседи нас боятся и готовы честно торговать.
Я помнил времена, когда новая власть пыталась подарить Свободу и Добродетель соседним герцогствам и королевствам. Увы, в захваченных землях увядали не только цветы, но и колосья и деревья. Впрочем, вражеские ответные походы с целью завладеть ничейным королевством тоже оказались бесплодны — воины начинали задыхаться в самый неподходящий момент.
Поэтому установился худой мир — наши мануфактуры, производившие прежде изысканные ткани, фарфоровую посуду, гобелены и прочие радости для наших аристократов, теперь производят то же самое для аристократов зарубежных. А из-за границы к нам спешат повозки со свежесрезанными цветами. За это все, между прочим, отвечаю я.
Ну, ладно, слушайте отчет, неуважаемые негоспода.
Говорил я кратко: колеса крутятся, прялки прядут, живописцы покрывают вазы нашими знаменитыми рисунками. Обязательно добавил, что все соблюдают нормы Добродетели. Исправно трудятся на мельницу бюджета и городские театры, между прочим, каждый дает доход не меньше гобеленовой мастерской. Репертуар, уважаемые братья, тоже соответствует нормам, в этом сезоне две премьеры: «Уличенный щеголь» и «Раскаявшаяся куртизанка».
Добродетельные братья улыбнулись и я воспользовался моментом подсыпать щепоть горечи:
— Вы помните мое обещание — до Зимнего праздника не брать взаймы у бывшего короля? Праздник был два месяца назад, поэтому из казны взято пять тысяч золотых бескоронок.
— С этого момента подробнее, — оживился блюститель Справедливости.
— Подробности можете прочитать на досуге, — ответил я и положил на стол толстую папку, слегка придвинув к оппоненту. Но не под нос: пусть выбирает, взять или оставить. — Мною расписана трата каждой сотни, и все — на цветы. Мастерицы-надомницы требуют хотя бы ромашек по фиксированной цене — рынок для них дорог. Прикованным к колесам тоже нужны еще живые цветы, а не сухой гербарий. Мы ведь хотим, чтобы колеса вертелись?