- Тогда, конечно, никогда.
- Вот и я о том же говорю. - Лоренсо прицелился и цапнул персик.
«Он ведет себя как мальчишка, - подумал Рамиро, - хотя он старше. Он ведет себя так, чтобы я чувствовал себя… живее. Чтобы улыбался чаще. Чтобы хоть иногда забывал, где я и на каком месте стою».
Такие места, говорил иногда кардинал де Пенья, назначаются свыше. Если уж родился и оказался так высоко, что орлы боятся залетать, - терпи и делай то, что должен. Ты себе не принадлежишь, ты принадлежишь другим.
- Так, мы едем во Флоренцию. Хорошо. Прекрасные флорентийки будоражат воображение. Ты же еще там не бывал и их не видел, - продолжал Лоренсо.
- А ты бывал?
- С твоим отцом, однажды. Несколько лет назад. Помнишь?
- Нет.
- Ах да, ты тогда находился в Испании. Прекрасные каталонки…
- У тебя все женщины прекрасны.
- Да, - согласился Лоренсо, - все прекрасны. А разве нет?
- Да.
- Вот Леокадия…
- Не говори мне о Леокадии, - поморщился Рамиро.
- Она-то о тебе говорит.
- Мы поссорились.
- Опять? На сей раз из-за чего?
- Она не хочет, чтобы я ехал.
- Предчувствия? Страшные сны? Бродячая цыганка нагадала?
- Всего лишь желание обо мне позаботиться.
- Она твоя сестра, мой друг Рамиро. Конечно, она о тебе заботится.
- Конечно, - сказал Рамиро, - заботится.
Он прошел к письменному столу, снял сюртук, расстегнул жилет и сел. Перья наточены, бумаги громоздятся растрепанной кучей, и пальцы синие от чернил. Красота. Эдем.
- А я бы на твоем месте почаще заходил к Леокадии, - заметил Лоренсо, жуя персик. - И смотрелся в ее дорогие, очень дорогие зеркала. Чтобы ужаснуться и понять, что спать иногда нужно. Ты сейчас выглядишь на все сорок.
- Не преувеличивай, - нахмурился Рамиро и уставился на листок, исписанный мелким почерком в замысловатых завитушках. Вот же пишет секретарь де Моралеса! Отвратительно пишет. С ходу не разберешь. Рамиро придвинул поближе пятисвечный канделябр, капнул на руку горячим воском и зашипел.
- Я не преувеличиваю. Я тоже о тебе забочусь. Хоть ты и не мой брат.
- Иногда я об этом жалею, - буркнул Рамиро, вчитываясь в законопроект.
- Почему? - жизнерадостно вопросил Лоренсо.
- Я бы тогда с тобой в детстве дрался. И сейчас подраться бы мог. На родственных правах. А так… Негоже бить собственного начальника стражи. Это недостойно, как сказал бы мой учитель этикета.
- Все вы сочиняете, ваше высочество, как английский поэт Вильям Шекспир, - сказал образованный Лоренсо и поднялся. - Ни разу не видел, чтобы вы дрались со своим братом. Хотя вот кого следовало бы иногда поколотить, так это его высочество Марко Хулиана Умберто. Может, тогда бы он поумнел.
- Ну-ну, - хмыкнул Рамиро и вымарал особо революционную строчку.
- Я пошел, - объявил Лоренсо. - Время проверки караулов. Скажу, чтобы принесли ужин через четверть часа. И чтобы не уходили, пока ты его не съешь.
- Ступай.
- Ваше высочество. - Он словно сдернул с лица улыбку, поправил пистолеты на поясе, резко и коротко поклонился и вышел - совсем не такой, каким был минуту назад.
Обманщик. Притворщик. Любитель почестей и наград.
Пока он стоит за твоей спиной, можно не бояться удара в спину.
Рамиро бросил перо и потер ладонями ноющую поясницу. Он просидел над бумагами целый день, не помнил, чтобы завтракал и обедал, и сомневался, что почувствует вкус ужина. Лоренсо, конечно, прав: хорошо бы размяться, но в фехтовальный зал идти поздно, верхом выезжать - тоже. Ночью выезжать одному небезопасно; хотя Маравийоса относительно тихий город, на неприятности можно нарваться где угодно, даже в этом земном раю. Придется брать с собой большую охрану, а это церемонии, это переполох, это очередная ссора с Леокадией, которая в последнее время что-то излишне внимательна к брату. Впрочем, она за него волнуется, и не зря. Времена сейчас не очень спокойные, а отец…
Рамиро не хотел думать об отце.
Чтобы занять свои мысли другим, он встал, отложив мелко исписанный листок, и снова прошелся туда-сюда; сапоги мягко ступали по широченному ковру, привезенному то ли из Турции, то ли из Ирана, то ли и вовсе из Армении - Рамиро таких мелочей никогда не помнил и зачастую не замечал. Ему было все равно, какого цвета обивка на креслах в королевской столовой, и что изображено на панно в отцовских покоях, и что на нем самом надето - о последнем заботился камердинер, и вроде пока все шло нормально. Такие вещи занимали женщин, вот королеву Дориту, например, и сводную сестру Рамиро Леокадию. Они-то и придавали королевскому дворцу то, что называлось емким словом «лоск». Проще говоря, нужно было, чтобы все кругом блистало, искрилось богатством и переливалось благополучием.