Олав понял это.
И считал, что для них лучше раскрыть душу друг другу. Ведь можно любить, но не давать себе воли, чтобы избежать греха, сказал он. Эллисив сомневалась, что все будет так просто, как казалось Олаву.
Ее терзало чувство вины и сознание нарушенного долга.
Как она могла допустить, чтобы все зашло так далеко, куда она смотрела. И ведь это она первая взяла его руку, Эллисив взглянула на Олава. Он стоял на помосте рядом с кормчим и улыбался ей открыто и бесстрашно.
V. КОНУНГАХЕЛЛА
Возвращение Олава сына Харальда прошло совсем не так, как он думал. Оказалось, нет нужды вести трудные переговоры с Магнусом.
Уже несколько месяцев Магнусу нездоровилось.
В постели он не лежал, но был очень слаб. И казалось, смерть отца и собственная болезнь лишили его мужества. Он согласился на все предложения Олава.
Тогда Олав объехал все побережье, и на тингах в каждом фюльке [39] его объявили конунгом. Потом он отправился в глубь страны и был провозглашен конунгом в Упплёнде.
Уважение Эллисив к Олаву заметно выросло в ту пору.
Она слышала, как Олав говорил на тингах. Он говорил о мире. И в то же время призывал народ строить новые корабли для ополчения. Договор о мире, заключенный его отцом с датским конунгом, терял силу со смертью одного из них. Теперь норвежцы со дня на день могут ожидать нападения Свейна, ведь он, наверное, считает их слишком слабыми, чтобы защитить свою страну. Они должны во всеоружии встретить Свейна и показать ему, что он ошибается.
При этом Олав давал клятву, что никому из норвежцев не придется следовать за ним в поход для захвата чужих земель.
Говорил он, не тратя попусту слов, лишь самое необходимое, и людям, судя по всему, он нравился.
Эллисив видела, что он умеет слушать людей, которые знают законы, он задавал им вопросы. Его всегда сопровождал писец, который записывал все, что Олав хотел запомнить.
Она видела, как осмотрительно выбирал он своих лендрманнов; сперва обязательно выслушивал их на тинге, потом советовался с людьми.
Эллисив как-то похвалила его, и он ответил на это лаской.
Ей казалось, что по их лицам все видно. Но никому и в голову не могло прийти такое, люди замечали только, что Олав очень добр к вдове своего отца.
Однажды ночью она спала в покоях одна, и Олав осмелился прийти к ней.
— Ты обезумел, — сказала Эллисив. — Мы с этим не справимся. Нам трудно держать себя в руках даже днем, когда мы на людях.
— Я не мог не прийти.
И Олав плакал, спрятав лицо у нее на груди. Однако ничего от нее не требовал, и Эллисив ничего не предлагала ему, хотя тело ее пылало огнем.
За всю осень Эллисив и Тора встретились только один раз.
Олав распорядился привезти домой из Англии прах Харальда и похоронить его в церкви святой Марии в Нидаросе.
Во время погребения Эллисив и Тора стояли друг против друга, Олав с Эллисив по одну сторону открытой могилы, а Магнус с Торой — по другую. Магнус был худ и бледен, Тора стала как будто ниже ростом и выглядела растерянной. Там, у могилы Харальда, Эллисив была поглощена своими мыслями. Станфордский мост, смерть Харальда, стоящий рядом Олав, которого она полюбила. Ей казалось, она видит лицо Харальда, его презрительную ухмылку, поднятую бровь.
Эллисив и Тора не обменялись ни единым словом.
Эллисив желала бы вовсе не видеть Тору, сгорбившуюся под бременем житейских бед: тут и обиды, нанесенные ей Харальдом, и болезнь Магнуса, и равнодушие Олава, оттолкнувшего ее.
После Харальда останутся поломанные судьбы, сказал Транд.
Вскоре после погребения пришло известие от Свейна конунга Дании, что он собирается в поход на Норвегию будущим летом.
Это было вполне в духе Свейна — послать такое известие и узаконить тем самым свой поступок. Эллисив слышала, будто датчане теперь любят Свейна.
И в этом не было ничего удивительного. Она вспомнила рассказ Харальда об одном из его набегов на Данию.
Корабли Харальда, груженные богатой добычей, уходили от преследования, но Свейн нагнал их, силы его превосходили силы Харальда. Тогда Харальд велел бросить за борт всех пленных датчан. И Свейн пожертвовал верной победой, чтобы спасти соплеменников.
Узнав об угрозе, Олав стиснул зубы, Эллисив даже вздрогнула — так он был похож на отца.
— Свейн небось надеется завоевать Норвегию между заутреней и вечерней. Мол, корабли у нас плохие, воинов маловато, а конунги Норвегии — жалкие молокососы. Но я докажу ему, что он ошибается.
Эллисив осталась в торговом посаде Осло с Ингигерд и частью дружины, а Олав отправился в Нидарос, чтобы договориться с Магнусом.
Остался с Эллисив и Петр.
В свое время она спрашивала его, не хочет ли он вернуться в Киев в свой монастырь.
Он только покачал головой.
— Я останусь с вами, — сказал он. — Думаю, я вам еще пригожусь, королева Елизавета.
Эллисив гадала, что успел заметить и понять этот священник с зорким взглядом.
Олав вернулся не скоро, осень давно сменилась зимой.
Эллисив радовалась этой спокойной зиме в Осло.
Торговый посад Харальда лежал на высоком мысу. На склоне между усадьбой конунга и фьордом стояла построенная Харальдом церковь святой Марии.
Церковь была деревянная, деревянные столбы поддерживали крышу. Дома посадских жителей расположились к северу от усадьбы конунга.
Эллисив часто гуляла по посаду, держа за руку Ингигерд, в сопровождении своих служанок. Случалось, она останавливалась и беседовала со встречными. Скоро люди стали обращаться к ней за советом в спорном деле или за помощью, пока отсутствовал конунг.
В остальное время она сидела дома и шила, думая о своем.
В эту зиму Эллисив уже могла без боли вспоминать о Харальде.
Ей было легко от мысли, что он покоится в освященной земле, в церкви, которую сам построил во имя своей покровительницы Пресвятой Девы Марии.
К тому же Олав отправил епископа Бьярнварда в Рим — помолиться за душу Харальда.
Но больше всего для нее значила остановка на Сэле, которую они сделали по пути из Трондхейма на юг; это было вскоре после погребения Харальда.
Странно было снова оказаться на Сэле. Дома, некогда принадлежавшие Эллисив, стояли пустые. Людей, которых она любила, уже не было.
Но трое монахов еще доживали здесь свои дни, у них теперь был новый послушник — норвежец: брат Пласид умер.
Эллисив попросила брата Бэду побеседовать с нею наедине. И они поднялись в церковь Суннивы.
Там она рассказала монаху о Харальде.
О том, что любила его без памяти и до сих пор не может заставить себя раскаяться в этом, даже если тот, кого она любила, был Люцифером.
Она понимает, сказала она, что вина за сотворенное Харальдом зло лежит и на ней. Ей всегда казалось, будто она вместе с ним то взмывает в горные выси, то — падает в бездну. Всю жизнь она искупала это — страхом, что Харальд обречен на вечные муки, ежедневными молитвами за спасение его души и за души тех, кого он погубил.
И она рассказала о Транде.
— Видно, я заблуждался, думая, что хорошо тебя знаю, — признался брат Бэда.
— Нет. Ты был прав. И мне следовало остаться на Сэле. Здесь я обрела покой. Здесь был мой настоящий дом.
— Как же ты могла остаться на Сэле, если твой супруг приехал, чтобы забрать тебя?
Эти простые слова сняли камень с ее души.
— А я-то думала, что совершила грех, последовав за ним, — сказала она. — И наша дочь…— Эллисив умолкла.
— Ее, кажется, зовут Ингигерд? — вспомнил брат Бэда.
— Да.
— И что же она?
— Мне бы так хотелось, чтобы она была мальчиком. Бог наказал меня, не дав мне сына.