Гуфри с трудом сглотнул. Позади него кого-то стошнило.
– Мы принимаем ваши условия, – смог выдавить он из себя, – без гарантий, полагаясь только на милосердие победителей, натур, безусловно, благородных и рыцарских.
– Благородных? Рыцарских? – плотно закутанное нечто, похожее на опаршивевшего монаха, подошло к Гуфри сбоку и без предупреждения и колебаний пнуло генерала в правое колено, сломав ему коленную чашечку. Гуфри упал на землю, схватившись за ногу и корчась от боли.
– Мы – Клан Мундуруку! Мы берем, а вы даете! – Толстые резиновые губы сложились в глумливую усмешку. – Можете отдавать «благородно», если уж вам так хочется, но вы будете отдавать! – Ужасный толстый коротышка обернулся. – Дрочек! Бороко! Город ваш! Веселитесь! – У собравшейся Орды вырвался оглушительный крик, и все слышавшие его оцепенели.
Многие в тот день погибли в Кил-Бар-Бениде, но те, кто остался жив, пожалели об этом. Некоторым удалось в ужасе бежать на свои фермы и в отдаленные города. Они распространили слух о том, что произошло, о сокрушительном поражении и последовавшей за этим резне и разрушении города. Мало кто в Годланде еще надеялся на сопротивление. Останавливать завоевателей надо было только на реке Дримуд. Теперь, когда большинство их лучших воинов погибли в сражении или попали в плен, маленьким городам и общинам оставалось встретить захватчиков без сопротивления и, может быть, попытаться задобрить их. Но беспощадные разрушения в городе лишали и этой слабой надежды.
Поднявшись на самую высокую башню крепости, весь гоблинский Клан прыгал от радости, с удовлетворением и наслаждением наблюдая, какой беспорядок царил внизу. Самый музыкально одаренный из них Кобод, с носом, похожим на большую шишку, сочинял мерзкие арии, слушая крики, которые доносились из бездны корчившегося в муках города. Его кособокие сестры Келфиш и Крерва, обняв друг друга за перекошенные плечи, радостно хихикали над каждой новой отвратительной строфой, сочиненной их братцем.
Кобкейл, самый уродливый, а потому самый почитаемый член этой обширной семейки, стоял на краю крепостной стены, с одобрением взирая на буйствующую внизу Орду. Кушмаус вразвалочку подошел к брату, его плоское лицо с длинными пушистыми бакенбардами светилось от удовольствия при виде чужих страданий.
– Ну, что ты думаешь, братец? Хорошая работенка, и всего за неделю! – Он махнул рукой на восток. – Теперь все земли этих прыщавых хвастунов принадлежат нам.
– Не совсем. – За мерзкой отвратительной внешностью Кобкейла скрывался глубокий острый ум и чудовищные знания. – Некоторые могут продолжить бороться против нас.
– Ты так думаешь? Правда? – Кушмаус нахмурился, и его брови, напоминавшие дохлых личинок, наполовину закрыли его выпученные глаза. – Ты разве не думаешь, что разрушение главного города Годланда заставит остальных в страхе склониться перед нами?
– В основном, да. Но все равно могут остаться такие, кто предпочтет сопротивляться, но не признать нашу власть. Для них уничтожение города и его жителей – недостаточный урок. – Кобкейл взглянул на небо. – Может понадобиться что-нибудь посильнее. Этих вечных упрямцев мало напутать: нужно, чтобы они каждый день помнили о своей беспомощности и о нашем могуществе. – Отвернувшись от замка, он плотнее закутался в серо-черную мантию. На безобразном лице Кушмауса отразилось подленькое любопытство.
– Ты что-то задумал, братец!
– Да уж, конечно. Собирай Клан.
Они собрались на верхней площадке покоренной крепости. Когда Кобкейл рассказал о своем плане, никаких разногласий не было. Все присутствующие сочли его великолепным, что означало – исключительно мерзким. Необходимо было обеспечить вечную покорность народов Годланда и передать их, приятно податливых, в руки Клана и Орды Тотумака.
Никогда еще ни один член Клана не предлагал более устрашающего наказания. Кобкейлу выразили должное восхищение.
На этот раз им не нужно было связывать себя и строить фигуру великана. Вместо этого они собрались в узкий круг, взяв друг друга за сучковатые руки и сжав кривые пальцы. Все смотрели в середину круга. По отдельности члены Клана владели тем или иным видом сильного колдовства. Когда они объединяли усилия и действовали вместе, ни один волшебник, а тем более обычный человек не мог устоять перед силой их злого гения.
В соответствии с указаниями Кобкейла они произнесли секретные слова специального заклинания, не обращая внимания на стоны отчаяния, до сих пор доносившиеся из обреченного города. В центре неподвижного круга стало формироваться что-то темное. Пение Клана Мундуруку становилось громче и напряженнее, и то же самое происходило со сгустком темноты, который они вызвали своими чарами. Мутная сфера непроглядной тьмы, будто бы собранная из таких мест, где не ступала нога человека, все больше сгущалась. Она расширялась, росла и наливалась от слов, произнесенных хором стоящих в кругу гоблинов.
С тяжелым утробным вздохом, как будто дохнула сама Смерть, сфера внезапно поднялась в небо. Достигнув облаков, она начала расползаться в разные стороны, словно разлитые на полу чернила. Наблюдая за этим, Кмелиог, у которой на голове вместо волос росли черви, подумала, что землю перевернули вверх ногами.
То, к чему прикасалась темнота, сразу теряло свет, заполняясь серостью. По всему Годланду и за его пределами естественный свет был уничтожен. Вместе со светом исчезли все краски, и весь мир оказался затоплен серостью, тоскливой и мрачной. Когда на следующий день взошло солнце, оно не светило, а только отбрасывало холодный пепельный отблеск на мир, погруженный в состояние вечного уныния.
Завершив заклинание особым магическим жестом, Кобкейл и его собратья полюбовались на то, что натворили, и остались весьма довольны плодом своих трудов. Все равно никому из них не было никакого дела до цветов радуги, поэтому отсутствие красок в мире их не тревожило. Даже огонь пожаров в городе, перекидывавшийся с одного дома на другой, был лишен своего сияния: пляшущие языки пламени больше не были ярко-красными и оранжевыми. Кругом царил всепоглощающий и разрушительный серый цвет.
– Такая демонстрация силы должна положить конец всяким мыслям о сопротивлении, – твердо сказал Кобкейл, когда круг распался и члены Клана разошлись.
– Воистину, воистину! – Кеброча в восторге хлопала своими пухлыми ладошками. Хитрыми и безотказными методами действовал Клан, считавший себя избранным править всем миром.
Не одна Кеброча восхищалась изобретательностью брата. Поздно ночью в большом зале замка, в котором они поселились, остальные члены Клана поднимали тост за их благородного Кобкейла, чокаясь фужерами с кровью убиенных девственниц и заедая их мясом только что зарезанных младенцев, найденных в разных укромных местечках по всему городу.
Воистину (как любили выражаться в Клане Мундуруку) нависающий покров серости, опустившийся на Годланд, сеял повсюду страх и оцепенение. Другие города, которым еще только предстояло почувствовать на себе тяжелый сапог Тотумака, также трепетали и вопили от ужаса. Знакомые им окружающие предметы поблекли. Цветы утратили свои оттенки, картины стали простыми рисунками, выполненными тушью на сером фоне. Со щек молодых девушек сошел румянец, а восторженные обожатели больше не могли воспевать глаза любимых искристо-голубого, зеленого и любого другого цветов. Весь мир был погружен в нездоровую, угнетающую серость, где все еще могли видеть, но потеряли к этому всякий вкус.
Вынужденные пастись на полях с травой свинцового цвета коровы и овцы отказывались есть и становились тощими и вялыми; на боках у них выступили ребра. Повсюду разрастались грибы самых разных видов, уродливых форм и чудовищных размеров, заполоняя пшеничные поля, заглушая фруктовые сады и вторгаясь даже на знаменитые, тщательно обрабатываемые овощные плантации королевств Спаргела и далекого Хомума. Птицы перестали петь, ограничившись издаваемым время от времени подавленным хриплым карканьем. Утки и куры больше не хотели нести яйца, потому что они появлялись на свет не белыми, а пепельно-серыми.