Пвент подумал о Джендрее, Тулиддле и всех остальных. Он представил, как птица выклёвывает глаза сыну Хонклебарта, представил рой жуков, облепивших его кишки. И снова почуял запах сражения и услышал крики. Перед глазами берсерка снова встала отчаянная битва.
Надо было упасть на землю и притворился мёртвым, но вместо этого сплюнул на землю, взревел и бросился в атаку.
Кто будет помнить тех, кто умер здесь, и что обе стороны получили взамен своим потерям?
Перед близящейся битвой любой дварф будет утверждать, что оно того стоит, ведь для их кланов война – благородное дело. Ничего дварфы не почитают более, чем война и взаимопомощь. Их всех роднят крепчайшие узы верности и совместно пролитой крови.
Итак, для дварфа смерть в бою это способ достойно закончить достойно прожитую жизнь. Или же сделать её достойной, пожертвовав собственной жизнью.
Гнарк едва поверил своим глазам и ушам, когда увидел одинокого дварфа, бегущего к нему по склону. На лице орка расцвела улыбка.
Груумш послал этого бородача, чтоб его последователю было на ком выместить гнев и избавиться от отчаянья, вызванного гибелью Тингвингей.
Гнарк не уклонился от сражения. Он не боялся дварфа, даже такого, что был больше похож на закованного в броню зверя. Чёрный искорёженный доспех дварфа усыпали шипы, которые могли разорвать шкуру даже громадного зверя. Подобное зрелище испугало бы многих, но Гнарку только это было и нужно.
Ухмыляясь, орк вытащил из-за спины тяжёлое копье и оценивающе взвесил в руке. Оно не предназначалось для метания. Гнарк повесил на тупой конец древка железный шар, переместив баланс.
Увидев грозное оружие, дварф и не подумал остановиться. Он дважды споткнулся об орочьи тела, расшвыривая их в стороны, продолжая реветь от ярости и... боли?
Гнарк подумал о Тингвингей и понял причину горечи противника, он ответил столь же воинственным рыком.
Орк держал копьё горизонтально перед собой до последней минуты, а затем упёр тяжёлый конец в землю и прижал его ногой для большей устойчивости.
Гнарк думал, что легко прикончит противника, но этот парень не настолько обезумел, как казалось на первый взгляд. Дварф метнулся в сторону, левой рукой отбросив нацеленное на него копьё.
А затем нанёс удар по древку.
Но Гнарк уже отступил назад и, развернув копьё, направил тупой конец в грудь дварфа. Сила удара остановила воина-дварфа и даже отбросила на целый шаг назад.
Орк зашёл слева, ловко орудуя копьём и нанося удары то одним, то другим концом. Завершив серию выпадов, он отскочил в сторону, занося оружие для решающего удара.
– За Тингвингей! – воскликнул он на дварфийском, желая, чтобы враг знал это имя, чтобы оно было последним, что он услышит!
Дварф повалился наземь, и копьё пронеслось мимо.
С удивительной ловкостью для закованного в сталь коротышки, дварф подскочил на ноги. В тот миг, когда шип его шлема оказался возле копья, берсерк повернул голову, парируя удар Гнарка.
Дварф продолжил движение, удерживая копьё шипом. Он отпрыгнул назад и низко склонился, прижав древко к земле. Невероятно, но он поворачивал копьё вспять!
Открыв рот от удивления, Гнарк всё же пытался нанести удар во время разворота, надеясь пронзить маленького негодяя.
Но тот только этого и ждал. Стоило орку начать атаковать, берсерк вцепился в древко копья.
– За погибшего друга я вырву твои глаза, – прохрипел он, и Гнарк, несмотря на скромные познания в дварфийском, понял каждое слово.
Дварф был слишком близко для атаки копьём, и его хватка оказалась на удивление сильной. Гнарку никак не удавалось высвободить оружие.
Поэтому орк решил удивить противника. Он сжал покрытую броней ладонь в кулак и, ухмыльнувшись, изо всех сил ударил противника в лицо. Такой удар мог свалить наземь почти любого орка или дварфа.
Я не могу не задаться вопросом, хотя и в более широком смысле: что теперь? Стоила ли победа заплаченной за неё цены? Достиг ли чего-то Обольд ценой гибели сотен, возможно тысяч своих воинов? Получит ли он что-нибудь долговечное? Принесла ли героическая оборона утеса что-то стоящее армии Бренора? Разве не могли они уйти в туннели Мифрилового Зала, которые куда легче защищать?
Сто лет спустя, когда на поле брани останутся только кости и камни, будет ли кто помнить о том, что здесь случилось? Любопытно, что же питает пламя жаждущих битвы сердец столь многие разумные расы? Глядя на последствия бойни, что произошла на этом склоне, я словно гляжу в пустоту. Я представляю крики боли. Мысленно слышу голове крики умирающих воинов, знающих, что пришел их последний миг и потому зовущих своих близких. Вижу рушащуюся башню и моего друга, стоящего на её вершине. Конечно, обломки оружия, кости, прочие останки едва ли стоят мига сражения. Но есть ли что-то неосязаемое, что-то способное оправдать кровопролитие? Или возможно во всех нас заложено нечто – и этого я боюсь – что снова и снова подталкивает нас к войне?