Саладину было всего пятьдесят четыре года, но он чувствовал себя утомленным и больным после всех тягот войны. Он оставался в Иерусалиме, налаживая гражданскую администрацию Палестинской провинции, пока не узнал, что Ричард отплыл из Акры. Саладин надеялся затем вновь побывать в Египте, а после этого исполнить свое благочестивое стремление и совершить хадж в Мекку. Но долг призывал его в Дамаск. Объездив в течение трех недель завоеванные земли и встретившись с Боэмундом в Бейруте для подписания с ним мира, он прибыл в Дамаск 4 ноября. Там его ждали целые завалы работы — завалы, накопленные за четыре года, которые он провел в походах с войсками. Стояла суровая зима, и в столице было столько неотложных задач, что Саладин отложил на будущее и поездку в Египет, и паломничество. Когда у него выдавались свободные часы, он любил слушать философские дебаты ученых людей и порой ездил на охоту. Но в зимние месяцы те, кто хорошо знал султана, замечали, что здоровье его все ухудшается. Он жаловался на сильную усталость и забывчивость. Он едва находил в себе силы, чтобы принимать просителей. В пятницу 19 февраля 1193 года он сделал над собой усилие и выехал навстречу паломникам, которые возвращались домой из Мекки. В тот же вечер он пожаловался на жар и боль. Он переносил болезнь терпеливо и спокойно, хорошо понимая, что конец недалек. 1 марта он впал в забытье. Его сын аль-Афдаль поспешил заручиться верностью эмиров; и только кади Дамаска и несколько верных слуг дежурили у постели султана. В среду 3 февраля, пока кади читал над ним слова Корана и дошел до строки «Нет бога, кроме Него. На Него я уповаю», умирающий открыл глаза, улыбнулся и с миром отправился к своему Господу.
Среди всех великих деятелей эпохи крестоносцев Саладин является наиболее привлекательным. У него, разумеется, были свои недостатки. Идя к власти, он проявил хитрость и беспощадность, которые плохо укладывались в его последующую репутацию. В достижении политических целей он никогда не боялся проливать кровь; он собственной рукой убил Рено де Шатийона, которого ненавидел. Но если он проявлял суровость, это всегда было ради своего народа и ради своей веры. Он был ревностным мусульманином. Как бы он ни симпатизировал своим христианским друзьям, он знал, что их души обречены на погибель. Однако он уважал их образ жизни и считал их своими ближними. В отличие от правителей крестоносцев, он никогда не нарушал слова, если уж принес клятву кому-либо, какой бы религии тот ни придерживался. Несмотря на весь его пыл, султан всегда был любезен и великодушен, милосерден как завоеватель и судья, а как господин — терпим и внимателен.
Пусть некоторые эмиры ненавидели его, считая курдским выскочкой, пусть западные проповедники называли его Антихристом, мало кто из его подданных не питал к нему уважения и преданности, и лишь немногие из врагов не испытывали к нему невольного восхищения. Телосложения Саладин был некрупного. Его лицо в минуты отдыха приобретало меланхоличное выражение, но быстро освещалось чарующей улыбкой. Его манеры всегда были мягкими, вкусы — простыми. Он не любил грубость и показуху. Он любил открытый воздух и охоту, но при этом был начитан и получал удовольствие от интеллектуальных дискуссий, хотя на людей свободомыслящих наводил ужас. Несмотря на свое могущество и победы, он был тихим и скромным человеком. Многие годы спустя уха Викентия из Бове, франкского автора, достигла легенда о том, что, лежа при смерти, Саладин призвал к себе знаменосца и велел ему обойти весь Дамаск с надетым на пику обрывком его савана, выкрикивая, что господин всего Востока ничего не сумел забрать с собою в могилу, кроме клочка ткани[19].
19
Бахауддин весьма убедительно восхваляет его характер, ссылаясь на наглядные примеры и случаи из жизни. Все христианские хроники отзываются о нем уважительно.