— …отблагодарить… Я шумела, потому что ее называют стервятницей. Она выслеживает тебя, а потом… Сказать по правде, это не очень-то вежливо.
— Зато в тему. Эта курица следила за мной еще три недели.
— Странно. Обычно она останавливается раньше. Я…
Дернув плечом, Драко самодовольно ухмыльнулся.
— Трудно осуждать за то, что она хотела большего, но…
— Конечно, после короткого-то выступления, — она мило улыбнулась, что подействовало на нервы не меньше самого заявления.
— Здесь нет ничего короткого, Грейнджер, — он смерил ее взглядом.
Грейнджер открыла рот, но опустила глаза на папку. Кончики ушей у нее покраснели.
— В общем… надо было меня предупредить. Ты должен был.
— Я что-то не слышу, чтобы ты предупреждала нас, когда входишь в кабинет. Не оставляешь даже шанса на побег…
— Верни скрепку.
— Чтобы прицелиться в глаза?
— Смотри-ка, мы сближаемся. Уже предугадываешь мои поступки.
Драко нахмурился, выхватил у нее папку, бросив ей ту, что уже просмотрел.
— Я бы предугадывал твои поступки, даже если был бы недоразвитой обезьяной.
— «Недоразвитый» — это оскорбительное выражение, и отдай мне пап…
— Прости, прости. А как ты себя называешь? Умственно отсталой?
Следующую скрепку он поймал с ухмылкой.
Два
Первые годы жизни похожи на тяжелую ночку в пабе. Человек знает: эти годы существовали, он получал опыт, учился и открывал новое, но все это — ни о чем. Пространство, заполненное под завязку, но без воспоминаний. Но в те, первые, годы жизни у нас режутся зубы, мы учимся двигаться, учимся манипулировать через плач, учимся ходить. Самые что ни на есть основы, сопутствующие нам на протяжении всей жизни, настолько укореняются в натуре, что о том, как они появились, помнит кто-то другой, но не мы.
Голова раскалывалась. Ее словно сжали тисками, мозги кипятил обжигающий воздух, пытающийся вырваться из черепа. Будильник распищался незамолкающим «бип, бип, бип», отчего пульсация в голове ощущалась сильнее ударов сердца.
Черт.
— Черт, — прохрипел Драко, торопясь выключить будильник. Рука запуталась в покрывале, по полу покатились вещи, сбитые с тумбочки. Он замер, надеясь, что будильник разобьется вдребезги, но тот запиликал откуда-то из-под кровати.
Протяжно и хрипло застонав, Драко сорвал с головы одеяло и перекатился на бок, открыв осоловелые глаза. Мир взорвался белой вспышкой, и Драко выругался, шаря по полу. Часы, пергамент, книга, палочка. Сжал непослушными пальцами древко из боярышника и прицелился примерно в направлении окна, взмахом палочки закрывая шторы. Огненная краснота за веками поблекла до кирпичного оттенка, Драко медленно выдохнул и схватился за голову.
Сколько он вчера выпил? У всех на виду он обычно так не напивался, предпочитая убираться восвояси, как только пол под ногами начинал качаться. Блейз, Грег да и Панси не преминут напомнить, если он опозорился или переспал с…
Драко с опаской открыл глаза, не без труда оглянувшись через плечо на другую сторону кровати. Пусто, слава богу. Ни белья, ни… Пальцы, до того сжимавшие вопящий будильник, ослабили хватку, часы снова стукнулись об пол, а взгляд пробежался по кровати. Глаза тут же округлились, в груди замерло дыхание, Драко потянулся, намереваясь ткнуть палочкой в складку на одеяле, чтобы одернуть ее. Слабый свет, проникающий в комнату, упал на кожу, и дыхание вырвалось с дрожью и хрипом.
Еще пару минут назад не подозревая в себе таких сил, Драко рванул с постели. Безрассудный рывок и перекрученное одеяло вынудили с громким стуком свалиться на пол, но вспышка боли, стрельнувшая в спину, осталась незамеченной. Он шарахнулся от кровати, дальше и дальше от одеяла и крови.
— Какого хера, какого… — на выдохе раз за разом вырывались слова. Драко вскочил на ноги, суматошными движениями отбрасывая простынь и остальное. Бип, бип, бип.
Правая рука была забрызгана кровью, от кожи отслаивались засохшие дорожки. Еще больше следов на рубашке, штанине и даже на носке все еще не снятого кроссовка. Перед глазами мелькнуло воспоминание, прошила дикая боль, и с громким стоном Драко согнулся, хватаясь за голову.
Темнота, рассеянная лишь бледно-желтыми огнями, узкий переулок. Драко на глаза спадали волосы, тело заваливалось на бок, и с каждым злым взмахом палочки на него проливалась кровь. Побледневший мужчина напротив, весь заляпанный красным, широко раскрытыми глазами смотрел точно на Драко. Почерневшими, распахнутыми, блестящими, испуганными глазами. Мужчина кричал, заклинание вспарывало кожу, забрызгивая самого Драко, пока человек напротив не упал, бездыханный и безучастный. Все виделось через дымку опьянения, но произошедшее не вызывало сомнений. Сомнений в том, что случилось.
— Нет. Нет. Нет, нет, нет, — Драко неистово замотал головой, как в дурмане отшатнувшись и врезавшись в стену.
Невозможно. Это ни за что не могло произойти. Никогда. Он… самозащита. Только самозащита. Мужчина наверняка… напал. Пытался убить. Драко убивать не мог. Он знал, что не мог, настолько же ясно, насколько помнил все те разы, когда должен был. Неспособность убить стала основополагающей его существования.
Он бы поверил, что ему просто приснилось, если бы не кровь. Бордовая, но каким-то образом слепящая глаза не хуже солнца. Драко смял в кулаке рубашку, выдыхая быстро и неровно. Паника. Будильник кричал подобно городской сирене, которую включали при появлении Пожирателей. «Ставьте охранные чары, прячьте детей, хватайте палочки, уии-у, уии-у, уии-у». Внутренности скрутило, рубашка полетела на пол, и холодный воздух обжег плечи. Споткнувшись о будильник, Драко едва устоял на ногах, неловко потянув за ремень.
Нужно раздеться. Раздеться и избавиться от вещей — поверить, что все не по-настоящему, не взаправду. У него не такая жизнь. Он проснулся в чужом теле. Того переулка никогда не было. Подцепив пальцами пояс штанов и трусов, Драко резким движением спустил их до конца, скинул кроссовки. Едва ли поглядев — видеть их было невыносимо, — направил палочку на кучу грязной одежды и в один удар сердца стер ее с лица земли.
Поймал в зеркале свое отражение: растрепанные волосы, половина лица и шеи в брызгах красного. Драко сделал вид, что не заметил; что просто так причудливо падает свет из ванной. Все это не по-настоящему, потому что этого не может быть. Ему все еще снился сон — кошмар, преследующий месяц за месяцем.
Не потрудившись отрегулировать температуру, Драко залетел под струи воды, кривясь от вспышек боли в голове. Еще чуть-чуть — и мозг с грудью взорвутся, замарав стенки душа. Дрожащими пальцами он впился в кожу, оттирая и скребя ее до натуральной красноты. Что ему делать? «Что мне, мать вашу, делать?»
Три
Говорят, в детстве легче всего учиться. Тогда ты — пустой пергамент, который нужно заполнить, раскрасить, придать форму и очеловечить. Драко видел колдографии, где ему три года: стоит на фоне дорогих, но бесполезных украшений, волосы мягкие, щеки красные от веселья и юности. Пухлые влажные пальцы сжимают кубики с выгравированными буквами, форму и произношение которых он только начал узнавать. Знания постоянно пополняются, формируя словарный запас: ты узнаешь звучание, но едва ли догадываешься о смысле понятий. Гостиная, чары, бладжер, огневиски, Азкабан, черт, торжество, официальный, грязнокровка, грязнокровка, грязнокровка.
Драко трижды провел ладонью по волосам, приглаживая непослушные пряди. Другой рукой скользнул по пуговицам на мантии, перетянутой на поясе, ткань которой скрывала мятую рубашку не первой свежести. Лицо оставалось бесстрастным, насколько хватало сил, взгляд прилип к коридору. Глаза вбирали каждую деталь, внимая малейшему движению. Напряжение за зрачками не отступало, сердце билось с удвоенной силой, заглушая слух. Нельзя было пропустить ни звука шагов, ни топота бегущих ног в трех десятках кабинетов от него.
Драко не знал, сколько им известно и известно ли что-нибудь вообще, но рисковать не собирался. Ни о чем не подозревающие Блейз с Грегом прислали ему вчера по сове, и он не понимал, что и думать. Значит, они ничего не видели и никто не сможет выяснить у них информацию, что сулило удачу, если копать под Драко станет не тот человек, и неудачу, если произошедшее все-таки было самозащитой. Самозащита – и никак иначе. Он просто не мог… этого совершить. И не мог вспомнить. Вспомнить что-то помимо пяти секунд взрыва мозга, а теперь кто-то умер, и никто не поверит ни единому его слову.