Я вновь встал за линией.
Лепечущие дети тотчас удивились. Взрослые же, толком ничего не поняв, принялись отчитывать меня с немалым удовольствием, словно в восторженной толпе я был единственным ребёнком, и им некого было больше смущать насмешливыми замечаниями.
– Смотри! – проговорил мальчик с алыми щеками.
Он выронил букет хризантем с герберами и дёрнул меня сильно за влажную руку. Сухая же его горячая ладонь с толстыми пальцами показалась мне до ужаса мерзкой. По крайней мере, сейчас, когда надо мной преобладает хорошее настроение, и я, лёжа в одеяле, записываю о произошедших событиях, становится совершенно ясно, что она была приятной и мягкой, но тогда я по глупости с раздражением отмахнулся от неё.
– Это последние! – Он улыбнулся, провожая взглядом усталую гимнастку с сиреневыми лентами, текущими по разрисованному асфальту. Так струится весенняя речушка между влажными серыми камнями.
(Бульк, бульк и мигом в речку!)
– Зачем ты трогаешь меня? – спросил я, растерянно недоумевая. – Когда пойдём в класс?
– Скоро. Совсем скоро!
– А потом домой? – спросил я с робкой надеждой в голосе.
– Потом, потом не знаю куда. Я с друзьями пойду за мороженым.
Я сразу же представил любимое клубничное мороженое в крупном вафельном рожке и облизнулся.
Из холла в середину двора выбежали танцовщицы. Пухлые и яркие, словно белые конфеты, разодетые в плотные разноцветные обёртки, они стали раскачиваться и смешно, и забавно дрыгать бодро задними и передними лапками. Маленькие игривые собачки на арене цирка. Мне самому захотелось присоединиться к их ритмичному танцу!
Веселье рано или поздно заканчивается.
Мы отпустили шары в глубокие чёрные тучи, какие не решались пролиться обильным дождём, а вскоре выстроились парами (в пару мне дали глупую до безобразия девочку, чей голос был удивительно похож на жалобное блеяние овцы, у которой насильно отобрали ягнёночка) и поднялись по ступенькам в школу. Там уже началась толкотня.
Детская рекреация на третьем этаже, в какой мне предстояло учиться четыре года, была обставлена розово-жёлто-голубыми кожаными диванами. На высоких полках, до которых дотянуться было сложнее, чем до небес, были выставлены пластиковые горшки с увядшими цветами. (К семи с половиной годам я успел познакомиться с геранью, фикусом, орхидеей, лилией, кактусом и папоротником.) У каждого ученика был шкаф из светлого дерева для верхней одежды и сменной обуви.
Я был не уверен насчёт надёжности своего шкафа и сразу предупредил учительницу, Ирину Андреевну, которая поначалу отчего-то не восприняла мои слова всерьёз.
– Не шути так. Он надёжнее, чем кажется!
– Нет. Он совсем не надёжный. Если вы не проверите, я буду таскать вещи с собой.
Ирина Андреевна раскрыла резко очерченный рот и глупо расхохоталась до слёз. На лбу её проступили тонкие морщины. Она быстро замолчала, нахмурилась и повела детей в кабинет. Перед тем как зайти в класс, я, обиженный легкомысленным отношением к себе, несколько раз попробовал распахнуть и захлопнуть дверцу. Раздалась тихая, немного скучная мелодия.
(Скрип, скрип, ну что ты открываешь, скрип, скрип.)
– Ну тебя! – выкрикнул я и присоединился к всеобщему оживлению.
Кабинет, несмотря на пасмурную погоду, был ярко освещён люминесцентными лампами, в два ряда протянутых по чисто выбеленному потолку. Я качался на стуле и удивлялся тому, насколько был далёк от меня высокий ровный потолок с белыми ламповыми глазами.
В конце первого урока нас угостили сухими печеньями, выдали насыщенные памятки и значки с изображением доброй улыбки.
Мама попросила меня встать около доски в линейку. Я заметил бирюзовый никому ненужный шар, валявшийся вместе с остатками блёсток возле раковины, тотчас подошёл к нему, обхватил обеими руками и, подняв над приглаженной светло-каштановой головой, проговорил:
– Теперь он мой. Только мой.
– Но он же чужой! Так, убери его немедленно. Паша! Он только мешает, шар этот, – проговорила мама натянуто, отведя камеру в сторону.
– Совсем не мешает. Давай я просто буду держать по-другому? – предложил я неуверенно.
– Хорошо, попробуй.
– Вот так.
Я попробовал застыть в задумчивой позе, прислонился к доске, опутанной растяжкой-надписью «Здравствуй, школа!», и, убрав шар к животу, довольно рассмеялся.