– Не смейся. Улыбнись лучше.
– Ладно.
Одноклассники с аппетитным хрустом доедали печенья, насыпанные в неглубокую фарфоровую вазу, и уже затевали безобидные шалости. Родители налаживали общение с учительницей. Она перенюхала все вручённые цветы, обёрнутые сетками и лентами, убрала под стол вазу с мелкими крошками и теперь трудно держалась на высоких ногах. На шее её выступали красные пятна, волосы были нелепо всклокочены сзади.
Я подсел за третью парту к молчаливому презабавному мальчику. Он сосал конфету и листал розовыми пальчиками насыщенную памятку. Мне уж очень хотелось знать, почему этого мальчика никто не приглашал поиграть в тканевом домике.
– Ты кто? – спросил я.
– Человек, – ответил мальчик.
– Это понятно. Как зовут?
– Серёжа.
– Серёжа! Очень приятно. А что у тебя за конфета? Можно и мне такую? – спросил я вежливо.
– Нет, нельзя.
– Почему?
– Я не доверяю незнакомцам. Ты для меня незнакомец, – ответил Серёжа и, ленивым движением закрыв памятку, повернулся к расходящимся угрюмым тучам, между которыми виднелись обрывочки сероватой лазури. Кружась, взволнованно щебеча и тускло блестя бархатными и замызганными перьями на свету, пролетали редкие сизые, чёрные, синие, палевые и шоколадные голуби.
– А если мы будем знакомы? Я – Паша! Вот и познакомились. Почему ты сидишь один?
Серёжа вынул из клетчатого карманчика конфету и, повернувшись, положил её на правую половину парты.
Я коротко выдохнул и спрятал конфету в ладошке.
– Ну вот, вот твоя конфета, знакомец. Апельсиновая, между прочим, последняя. А сижу, потому что хочу. А ты почему сидишь? Я тебя не приглашал.
– Потому что больше не к кому сесть. Все веселятся стоя, – сказал я, смутился и, развернув конфету, с удовольствием полизал её, смакуя сладко-кислый вкус, и разгрыз, чудом не обломав оставшиеся молочные зубы.
Серёжа сидел молча, пока я не раскрыл насыщенную памятку.
– Так, посмотрим.
– Что смотреть? Надо делать!
Он сразу же принялся строго поучать меня и легко раздражался, когда я долго размышлял над заданием.
Я приступил к тесту на выбор профессии. Пожарный, нарисованный на плотном мелованном листе, глядел на меня с озорным блеском.
– Проще простого. И что тут непонятного? Не умеешь читать?
– Умею, умею! Всё понятно. Но мне нужно время.
В его нетерпеливой требовательности, сочетающейся с капризной интонацией, заключалась своеобразная прелесть будущего подростка, привыкшего везде и всюду высказывать мнение, может быть, не всегда положительное. Он бы вмешивался во всякое дело, пускай не касающееся его лично, небрежно переворачивал горы, совершал бессчётное количество безрассудных поступков и никогда не жалел об упущенной возможности.
Меня восхищали дети, которым было что сказать.
Я позволял делать замечания родителям, знакомым мальчишкам, но всегда после делался зажатым и страшно стыдился своей невоспитанности. Серёжа был другим. Я мог лишь смотреть на него с неподдельным восторгом и выслушивать верные ответы на задания.
Он решил кроссворд и отыскал лишние вещи на картинке с пузатым коричневым портфелем.
Я произносил слова невнятно, беззвучно, когда хотел ему о чём-либо подсказать и тихо сердился, если моё мнение им не учитывалось.
Но, как бы то ни было, он всё же не был поначалу настолько прямолинеен. В немногие моменты, проявляя терпеливость, Серёжа казался решительным и добрым, в общем, чудным.
В конце праздника, когда мы прочли памятку, к нам подошла милая женщина. Румяная, низкорослая, упитанная, как и сын, она отводила ясные, печальные до тягучей боли голубые глаза, опушённые бесцветными короткими ресницами. Красивое вязаное её платье с объёмными рукавами было стянуто тонким кожаным поясом.
– Кто это? Это твой новый приятель? – спросила она, вынув из холщовой сумочки апельсиновую конфету.
Я невольно улыбнулся.
– Да. Наверное, приятель, – как-то потрясающе просто ответил Серёжа. – Ната! – проговорил он, представив меня матери. – А можно мы погуляем у нас во дворе?
Наталья съела конфету, спрятала надёжно обёртку в самом мелком карманчике сумки и проговорила:
– Да. Так, и как же зовут, наверное, приятеля?
– Паша он, – сказал Серёжа, весело ухмыльнулся и передал матери памятку с мятым верхним углом. – Такой смешной, такой смешной! Ничего не умеет. Прямо не от мира сего! Мне пришлось всю памятку выполнять за него.
– О, даже так, – проговорила неравнодушно Наталья. – Это оказалось трудным для тебя, не правда ли? – спросила она у меня и добавила добродушно: – Читать не умеешь?