— Нет, до тех пор, пока эта сука живёт и дышит! — она бросает взгляд обратно на Северину.
— Позволь мне провести следующие пять сотен лет, компенсируя тебе те годы, что ты потеряла в горе.
— Ты слаб и жалок, и я тебя презираю!
Внезапно он оказывается позади неё, крепко смыкает руки вокруг её талии. Затем они в другом месте.
Он просеял её в Зимнее Королевство.
— Убери от меня свои руки! — она резко разворачивается к нему и ревёт с такой яростью, что на небе взрывается гром, грохочущий и раскатистый, как кости в цепях, и начинает валить густой, морозный снегопад.
Азар проводит рукой по её волосам.
— Когда-то я говорил, что снег — это вуаль бриллиантов, сотворённая Природой, чтобы украшать тебя, ибо ничто, созданное фейри или людьми, не может даже надеяться на то, чтобы соперничать с красотой твоих волос.
— Я же сказала, не трогай меня!
Он не слушает, лишь опускает ладони обратно на её талию и разворачивает её в противоположную сторону, лицом к двору за открытыми вратами.
Она ахает. Её двор был восстановлен. Каждый подданный вновь цел и невредим, замер в разгаре сражения.
Они уже не страдают. Просто застыли в момент перед нанесением или получением удара, уже не терпя боли.
И если Азар прав, то они умрут именно такими, через пять или шесть сотен лет.
— Это сделал ты? — выдыхает она. Он теперь такой могущественный? Само собой, нет!
— Это сделала королева.
Она открывает рот, закрывает, и наконец изумлённо требует:
— Но с чего бы ей делать такое? Это не имеет смысла! Что за игру она ведёт? Объясни это мне! — муки её двора, очаровательных зимних подданных в её подчинении, пожирали её изнутри. Она бесчисленные тысячелетия воевала за право носить Зимнюю Корону, заботиться и защищать её подданных.
И она их подвела.
— Я не понимаю, — протестует она. — Я не выполнила свою часть сделки. Я ей ничего не дала. Я стремилась разрушить её душу. Я приговорила её отца к медленной и адской смерти.
Азар отвечает:
— Она не хотела допускать, чтобы твои подданные страдали за твои действия. Мудрое решение. Эмоции, Икс. То, от чего мы отказались. Они необходимы.
— Никогда. Я найду способ обратить вспять содеянное и сделать нас такими, какими мы были когда-то. Даже если мне придётся сделать это в одиночку.
— Тогда можешь рассчитывать и на меня. Но я не буду вновь пить его, даже если ты его найдёшь.
Ошеломлённая Иксай поворачивается и смотрит на него, изучает его взгляд, пытается решить, может ли он говорить правду, или же это очередной жестокий замысел в очередной бесконечной игре фейри. В игре, в которую она будет играть вечно, если ей будет дозволено.
— Я негодую из-за потери моего бессмертия, — говорит он ей. — Но теперь я знаю цену, которую заплатил за его приобретение. Мы теряли эмоции такими малыми крупицами, что почти не ощущали утраты. Мы потихоньку костенели, становились более пустыми и лишались возможности быть наполненными. Сколько бы мне ни осталось, я хочу от жизни две вещи. Вновь ощущать все эмоции, а не только поверхностные впечатления, которых мы умудряемся добиться через всё более изощрённые махинации. Искренние эмоции, и неважно, какими бы мучительными и невыносимыми они ни были.
— А вторая вещь, которой ты хочешь? — она понятия не имеет, почему спросила. Она ненавидит его и всегда будет ненавидеть.
Он смахивает прядь волос с её лица и тихо говорит:
— Однажды вновь увидеть, как Gh’luk-sya drea покрывает своё королевство ковром цветов и украшает молодые веточки хрустальным льдом, тихонько напевая, пока бродит между стволов. Тогда я буду знать, Иксай, что хоть ты никогда не простишь меня, но урон, который я нанёс зимнему цветку, был залечен.
Глава 41
Ничто в мире не сравнится с возвращением домой[52]
Лирика
Мы с моим отцом стоим на высоком холме, напоминающем мне холм Тара[53], который я видела в бесчисленных книгах, и смотрим на бескрайнее полночное королевство, простирающееся по холму и долине так далеко, как видит глаз.
Дома возвышаются, здания воспаряют к небесам, силуэт скачет от низких крыш к высоким пикам, и алебастр белеет на фоне чёрного бархатного неба, которое ошеломляет бесконечностью звёзд.
— Что ты думаешь о моём Королевстве Теней, Лирика? — спрашивает мой отец, улыбаясь мне.