И хотя время от времени появлялась женщина, которая заставляла эту музыку превращаться в хардкорную версию Closer в исполнении Nine Inch Nails, делая меня немного туповатым, когда дело касалось изящных нюансов наших отношений (эти женщины обычно были сумасшедшими; не спрашивайте меня, почему чокнутые намного горячее в постели), ничто в жизни не готовило меня к тому, чтобы пасть жертвой сексуальных аппетитов принца Невидимых, обременённого смертоносной похотью.
Я утоляю свою похоть, женщина умирает.
Кто вообще мечтает о таком дерьме? О чём, бл*дь, думал король Невидимых, когда создавал свою королевскую касту? Принц Смерти действительно должен становиться смертью для всех, кого он трахал? Полубезумный король сидел и гоготал над этой своей гадостью? И было ли ему до этого дело?
Полагаю, первый Смерть, должно быть, инстинктивно знал, как приглушать свою Сидхба-джай, или со временем научился её контролировать, или ему просто было всё равно, что он убивает, удовлетворяя свои потребности.
С другой стороны, возможно, ему никогда не удавалось удовлетворять свои потребности в заточении тюрьмы Невидимых, что вполне объясняло то, какими бешеными были принцы Невидимых, когда стены наконец-то пали. Я знаю, что после трёх четвертей миллиона лет целибата я тоже полностью слетел бы с катушек, и неважно, какое там либидо — как у фейри, или просто средняя доза мужского тестостерона.
После ухода Мак я потратил остаток дня на подавление своего бушующего желания найти ближайшую готовую женщину и вместо этого проводил время с Кэт и Шоном, пытаясь научить племянника самого скандально известного и ныне покойного дублинского мафиози, Рокки О'Банниона, тому, что я узнал о контроле наших сил.
Мы с Шоном раз за разом проходили по последним скудным акрам травы в моём королевстве, и раз за разом, раз за разом, раз за грёбаным разом я пытался объяснить ему, как почувствовать землю под его ботинками и призвать силу из неё так, чтобы не опалить почву, превращая её в обугленные руины.
Снова и снова, с растущей враждебностью, он чернил землю, притягивая в мою обитель магнитом своей ярости настоящий шторм столетия. Черви кричали от муки, сгорая в почве. Кроты, пробуждённые от дремоты, издавали один жалобный звук и превращались в пепел. Я страдал от мягких взрывов личинок, которые ещё недостаточно сформировались, чтобы скорбеть по красоте, которую они теряли; подземная жизнь во всём её тёмном, землистом величии. Изредка встречавшаяся песочная змейка протестующе шипела, сгорая дотла.
Шон О'Баннион идёт — земля становится чёрной, опустошённой, и всё в ней умирает на глубине трёх с половиной метров. Ад силы принца. Опять-таки, чем, бл*дь, думал король Невидимых? И думал ли он вообще?
Разгневанный своим провалом, Шон пылко настаивал, пока мы стояли посреди чёртова потопа (это не просто дождь, это едва сдерживаемый океан, который припарковался над Ирландией на заре времён и бесконечно протекал, теперь оказался приманен унынием Шона в Шотландию и пролился полностью), что либо я вру, либо это не работает одинаково для всех принцев. Терпеливо (ладно, откровенно взбешённо, но мать вашу, я мог бы снова заниматься сексом, но отказался от этого, чтобы помочь ему), я объяснял, что это действительно работает одинаково для всех нас, но поскольку его не обучали как друида, ему может понадобиться время, чтобы понять, как этим пользоваться. Например, научиться медитировать. Такая сосредоточенность не приходит легко и сразу же. Практика — это ключ ко всему.
Он отказался поверить мне. Он громогласно и раздражённо ушёл, по его огромным эбонитовым крыльям стекали реки воды, и молнии жалили землю, следуя за ним по пятам. Кэт печально плелась на безопасном расстоянии сзади.
Меня с рождения воспитывали так, чтобы я находился в гармонии с миром природы. Люди — это не часть природы. Животные не обладают бессметным множеством идиотских эмоций, от которых мы страдаем. Я никогда не видел, чтобы животное жалело себя. Пока другие дети забавлялись в помещении с играми и игрушками, мой па отводил меня глубоко в лес и учил становиться частью бесконечной паутины бьющихся сердец, которые наполняли вселенную, от птиц на деревьях до насекомых, жужжавших над моей головой, от лисы, которая подгоняет своих щенков вверх по склону холма и в холодный журчащий ручей, и до дождевых червей, которые блаженно копаются в плодородной почве. К пяти годам мне сложно было понять любого, кто не ощущал такие вещи как часть обыденной жизни. По мере моего взросления, когда виргинский филин устраивался на ночь на дереве за моим окном, дядя Дэйгис учил меня, как чарами объединить себя с ним (нежно, никогда не узурпируя) и посмотреть через его глаза. Жизнь всюду, и она прекрасна.