Офицеры и чиновники, находившиеся на руководящих должностях в африканском диоцезе, периодически получали от правительства, а также от официальной церкви новые инструкции о преследовании схизматиков, что считалось чрезвычайно важным политическим делом. Даже переписка Августина с крупными землевладельцами, чиновниками и военными постоянно отражает неизменную озабоченность церкви и государства вопросом обращения схизматиков, которое, как они настаивали, главным образом начиная с 410-411 гг., должно было осуществляться с применением самых жестких средств. Здесь приходится по ходу дела констатировать важную идеологическую отправную точку для более поздних преследований еретиков (вплоть до инквизиции) [55]. Донатисты реагировали на эти гонения в основном пассивными формами сопротивления (бегство, приспособление), в которых нередко находил выражение их фанатизм (самоубийство) [56]; в этом проявляется их стойкость и сила, какие бы большие потери они ни несли в количественном отношении. Позиция ортодоксальной церкви по отношению к донатизму становилась все более жесткой и даже приобретала радикальные формы, которые шли рука об руку с растущим консерватизмом. Кроме того, при этом церковь сделала вывод о том, что империя (при всех ее недостатках) является наилучшим из возможных государств, желающим мира, а также «гарантирующим» безмятежное распространение ортодоксального христианства. В этой связи становится существенным союз церкви с богатыми имущими слоями, которые сохранили свой статус-кво. Однако мы хотели бы еще настойчивее, чем в более ранних работах, подчеркнуть [57], что для церкви речь прежде всего шла о сохранении общин (состоявших в подавляющем большинстве из бедняков и представителей среднего слоя), которым угрожали как социально-революционные выступления, так и непрекращающиеся вторжения племен, участвовавших в переселении народов. Эту заботу можно было бы единогласно признать одним из призваний церкви. Ей соответствовала тенденция к приобретению собственности в больших объемах и, тем самым, к обретению власти над еще большими толпами рабов и колонов. Здесь вырисовывается двойственность процесса. Ради возможности заботиться о бедных и прежде всего о вдовах и сиротах необходимо было добиться увеличения пожертвований и других текущих доходов церкви; чем более крупным собственником становилась церковь, тем сильнее по своему социальному положению она приближалась к богатым и власть предержащим, отдаляясь от народа, которому теперь можно было дать лишь один совет – трудиться и «нести обычное рабское иго, не ставшее ничуть легче» (Августин, Исповедь, VII, 6). В творчестве Августина, который имел и должен был иметь многочисленные контакты с представителями высших слоев, особенно четко и часто прослеживается антагонизм, возымевший силу и за пределами африканской церкви.
Непоследовательная социально-политическая позиция ортодоксальной церкви несомненно была противоречива и тесно перекликалась с аналогичной экономической и социальной политикой государства. Хотя ввиду постоянной угрозы нападения со стороны племен, участвовавших в переселении народов, особенно необходимы были реформы в сфере налогов и рекрутской системе, с тем чтобы усилить пограничные укрепления и пробудить или поднять патриотизм более широких слоев населения, со стороны правительства не последовало никаких решительных шагов. Императоры не могли справиться с самыми богатыми сенаторами, которые одновременно занимали высшие государственные должности или находились в тесной связи с высшими чиновниками [58]. Результатом этой слабости было дальнейшее обнищание народа и сокращение среднего слоя. О бедственном положении народа уже написано так много, что мы воздержимся от более подробного изложения данного вопроса, отметив, что весьма показательным в этом отношении было поведение рабов и колонов (что подтверждается многочисленными свидетельствами), которые охотно переходили на сторону захватчиков-варваров [59]. Из произведений Оптатия из Милевы, Августина и Сальвиана мы узнаем, что созданный литературой в незапамятные времена образ «верного» раба в действительности крайне редко находит подтверждение. До сих пор недостаточно принимался во внимание процесс сокращения среднего сословия, которое невозможно было ликвидировать (что было обусловлено трудностью разграничения сверху и снизу). В Африке этот процесс был заметен по постоянному уменьшению численности слоя куриалов и землевладельцев, торговцев и ремесленников, которых они представляли. Если в III в. эти сословия еще могли пополняться снизу [60], то в IV в. они переживали упадок, чтобы в будущем вообще оказаться обреченными на уничтожение. Интересно, что, по словам достоверных юридических источников, незадолго до вторжения вандалов в проконсульской провинции вряд ли можно было найти пригодных куриалов (т. е. людей, обладающих необходимым для вступления в курию имуществом) (см. Кодекс Феодосия, XII, 1, 186 от 27.4.429). В то время как еще в IV в. курии часто состояли из 100 и более членов [61], Валентиниан III в своей новелле (XIII, 10 от 445) постановил, что для работоспособности городского совета достаточно трех куриалов. В подобных документах находит отражение процесс сокращения среднего сословия в римской провинции Африка; из-за вторжения вандалов он еще больше усилился. Экономический спад в Северной Африке в целом обусловлен прежде всего неправильным торговым оборотом и развитием средств производства и производительных сил. В то время как земледелие еще процветало [62], плодородие почвы лишь отчасти шло на пользу местному населению, так как подати в адрес центрального правительства были высоки (в первую очередь, налоги на пшеницу и растительное масло), а соответствующий эквивалент, например в форме эффективной защиты границы, отсутствовал. Благодаря предоставлению самостоятельности латифундиям, которые государство предпочитало в качестве основных поставщиков налогов и рекрутов, города оказались оттесненными на второй план. Из-за перемещения многих ремесел и промыслов в деревню товары стали автаркическими (независимыми от импорта), а городская экономика очевидным образом все сильнее склонялась к упадку. На место обычных денежных форм товарообмена все более явно приходил натуральный обмен (в том числе и при сборе налогов), что означало, самое меньшее, отступление к более примитивному состоянию. Конечно, эти формы связаны с давно возникшими феодальными или дофеодальными структурами, которые проявились также в возрастании личной материальной зависимости (колонов, буккеллариев, «верноподданных»). Господство натурального хозяйства проявляется также в том, что бедняки (pauperes), изображаемые многочисленными источниками, часто выступают как владельцы хижин, домов, скота или рабов, однако почти никогда – как собственники денег. Свободные денежные средства были редкостью и у среднего сословия и, должно быть, использовались в основном для уплаты налогов и покрытия самых насущных повседневных потребностей. В соответствии с вышесказанным, нам хорошо известно о скапливании, прежде всего драгоценных металлов, в руках богатых сенаторов [63]. В этих обстоятельствах большую роль играли займы; поскольку их возвращение часто оказывалось невозможным, насущным стало требование насильственной отмены долговых обязательств, которое так или иначе включалось в программу циркумцеллионов, или восставших (Фирм, Гильдоу). В этой ситуации все более четкие очертания стали приобретать зависть и ненависть бедных к богатым, апатия и бегство от мира представителей обедневшего среднего слоя. Помимо насильственных действий, часто упоминается о попытках освободиться от гнетущих отношений зависимости при помощи хитрости. Однако в основном переход к более благоприятным условиям жизни и труда не удался; уже со времен Константина I постоянно выходили законы, привязывавшие людей, относящихся к курии и коллегии, и прежде всего колонов и рабов, к их статусу. Несвободному было сравнительно трудно добиться освобождения (а иногда даже нежелательно, так как бывший раб с трудом мог найти приличную работу), а преимущество быть принятым в сословие клириков, монахов, военных или служащих предоставлялось редко. Несмотря на требование «iustum pretium» (включавшее справедливое вознаграждение и зарплату) и отмены «turpe lucrum» (позорная прибыль), которые постоянно выдвигались Августином и другими авторитетными людьми, повседневная практика протекала в основном противоположным образом. Правительство волей-неволей поддерживало экономически сильных, отнимая у бедных их жалкие средства опять же на уплату налогов. Естественно, формы экономического и социального кризиса были необычайно разнообразными, так же как и способы выхода из этого затруднительного положения, которые встречались тут и там и которые следовали из ситуации и позиции влиятельных людей. Ввиду успешности великого переселения народов каждому благоразумному человеку стало ясно, что кризис может легко привести к катастрофе. Тем не менее мы хотим проиллюстрировать эту проблему на примере последнего главнокомандующего римской армией в Африке, комита Африки Бонифация, который сам оказался повинен в обострении кризиса.
57
В этом отношении мы несколько модифицируем положения, приведенные в «Studien zur Gesellschaftslehre und sozialen Haltung Augustins».
59
H. Damenbauer, Die Entstehung Europas, Von der Spa tantike zum Mittelalter, Stuttgart 1959-1962, 1 Т., Гл. 5 и 6.
60
См. интересную африканскую надгробную надпись в Corpus Inscriptionum Latinarum, VIII, 11824.
62
Possidius, Vita Augustini, 28; Victor Vitensis, Historia persecutionis Africanae provinciae, I, 3.