Покинув дом Лампоне, Элпью взяла все еще горевший факел и тут же замерла и поднесла палец к губам. В свете факела на тротуар падала тень: вжавшись в ближайшую стену, стоял мужчина.
— Поговорите со мной, — шепотом попросила она графиню, подавая ей факел.
— Как мило со стороны синьора Лампоне предложить подвезти нас до дома в его экипаже, — непринужденно произнесла графиня. — Надеюсь, ночь окажется не слишком холодной для пони.
Элпью на цыпочках подкралась к мужчине, тоже прижимаясь к стене. Она стремительно бросилась вперед и, схватив соглядатая за шиворот, вытащила на свет.
— Ну-ка, дай на тебя посмотреть, трусливый сукин сын!
Моргая на свету, перед ними стоял Никам. Он, защищаясь, поднял руки.
— Не бейте меня. Это всего лишь я, мистрис, Никам Роупер.
— Ах ты, брехливая собака! — ругнулась графиня. — Что ты о себе возомнил, преследуя нас, словно ищейка?
Никам Роупер стоял, открывая и закрывая рот.
— Давай, приятель, — сказала Элпью, подтаскивая его к графине.
— Ну, — произнесла та, когда мужчина встал перед ней, — нечего тут стоять и изображать из себя придушенного дрозда. Объяснись-ка.
— Я не имел в виду ничего дурного, графиня. — Он съежился, словно ожидал удара. — Я надеялся, что вы приведете меня к Бек.
— Никам, — сказала Элпью, — сейчас уже за полночь. Разве ты не должен быть дома со своей женой?
— Она не заметит. — В голосе Никама прозвучала угрюмая нотка. — Да и вообще это ее не касается.
— Итак, Никам. — Графиня взяла его за руку. — Ты можешь взять факел и проводить нас через Мурфилдские топи, а затем мы проводим тебя домой.
Никам колебался, но потом взял факел.
— Мальчик все еще там. Я оставлю вас у Мургейтских ворот.
— Почему, Никам? Ты же можешь пойти с нами. Нам наверняка по пути.
Никам зашагал по полю.
— Мне не требуются няньки, благодарю. Я провожу вас через эту топкую местность, а потом пойду домой один, если вы не против.
Графиня и Элпью вошли к себе уже после полуночи. Годфри нигде не было видно, очаг потух.
— Как странно! Он никогда не уходил из дома по ночам.
На графининой кровати лежала записка. Графиня развернула ее.
— Мистер Пипс приглашает меня завтра вечером на бокал рейнского. Как мило.
Элпью помогла своей госпоже снять платье и корсет и переодеться в ночную рубашку. Обе улеглись в кровати, и Элпью задула свечу.
— Ветер усиливается, миледи. Слышите?
— Эти ненормальные моряки оказались не такими уж чокнутыми, как мы думали.
Стекла в окнах задрожали, из щели под дверью донесся самый настоящий вой.
— Зажги свечу, Элпью, а то, боюсь, с этими завываниями я не усну.
— И правда, мадам, у меня в голове так и крутятся новости, которые мы с вами сегодня узнали.
— Давай-ка разведем огонь, выпьем чего-нибудь горячего и подумаем.
Завернувшись в одеяла, они уселись в мягкие кресла, наблюдая, как потрескивает под сырым углем растопка.
— Ну и денек, Элпью. Мы съездили к этим странным безумцам в Лаймхаусе, которые утверждают, что они родители Ребекки, но в то же время не испугались даже новости о ее смерти; туда нас сопровождал чудак, посвятивший свою жизнь преследованию актрисы, веря, что она за него выйдет, и это несмотря на жену, которую, как я подозреваю, он прячет в доме, объявляя умершей.
— Вам удалось, мадам, что-нибудь вытянуть из него во время вашей прогулки в Тауэр?
Элпью добавила угля и вытащила железный крюк, готовясь подвесить чайник.
— Только то, что он, похоже, подозревает нас еще больше, чем мы его. — Графиня пристроила ноги поближе к огню. — Но я поговорила с йоменом и теперь уверена, что Рейкуэлл был около театра в ночь страшной смерти миссис Лукас. Это он сорвал с меня парик.
— Как так?
— Вечером накануне суда он пошел в часовню. Я думаю, что один из его дружков выдал себя за адвоката, как тот священник, которого он привел на «Причуду», тоже пришел на службу, и в одной из кабинок они обменялись плащами. Приятель отправился на несколько часов в камеру Рейкуэлла, потом Рейкуэлл сам вернулся после полуночи под видом адвоката, и его дружок ушел в своем собственном обличье.
— Да, на суде говорили о разном цвете плащей в ночь, когда он ударил кинжалом того беднягу на Лестер-филдс. Возможно, он всегда прибегает к этой уловке. — Элпью размышляла, наливая воду в чайник из большого кувшина. — Но все-таки как же никто его не узнал?
— Было темно.
— Да, конечно. Но йомен наверняка светил себе фонарем... — Элпью подвесила чайник над огнем. Теперь ветер ревел в трубе, распластывая пламя в очаге. — И в камере... там же должна быть свеча.
Графиня сменила позу. Об этом она не думала. И действительно, казалось неправдоподобным, чтобы стражник привел заключенного в камеру и запер, а потом этой же ночью впустил к нему адвоката и не обратил внимания на их лица.
— Так на чем мы остановились?
— На возможности того, что некто убил сначала Анну Лукас, потом ее коллегу Ребекку Монтегю. И что у Ребекки был сифилис.
— Какое это имеет отношение к смерти Анны?
— Откуда я знаю? — развела руками графиня. — Напиток еще не готов?
— Что мы будем? Посеет? Вино с пивом, сахаром и яйцами? Шоколад?
— Давай побалуем себя. — Графиня улыбнулась. — Выпьем чаю.
Элпью взяла свечу и чашку, чтобы принести из передней гостиной чай. Графиня подняла с пола листок бумаги. Взглянула на него. Годфри, по всей видимости, складывал какую-то головоломку, потому что на листок были наклеены вырезанные из газеты буквы. Графиня свернула его трубочкой, подожгла в очаге, зажгла от него другую свечу и бросила листок в огонь.
С заднего двора донесся страшный грохот.
— Обрушилась задняя стена! — оповестила графиня Элпью. — Она всегда казалась мне ненадежной. — Взяв мехи, графиня собралась раздуть огонь. — Разумеется, убийцей мог быть один из противников. Сумасшедший, который считает всех актрис шлюхами и верит, что Господь привел его на землю, чтобы убивать распутных женщин. — Она стала качать воздух старыми кожаными мехами. — Годфри так переменился в последнее время, ты не находишь? Я замечаю, что он стал собирать головоломки, Элпью. Я только что нашла одну, составленную из газетных букв.
Вошла Элпью с чаем.
— Где он?
— Кто?
— Листок.
Графиня поворошила угли кочергой.
— Я использовала его вместо растопки.
— Это важно, мадам. — Элпью высыпала чайные листья в заварочный чайник. — Что говорилось в той записке?
— Там было: «Держитесь подальше, а то пожалеете». Как ты думаешь, что это может значить?
— Это значит...
Элпью вскочила и пинком закрыла дверь в коридор. В ту же секунду в трубу с ревом ворвался ветер, притянутый сквозняком, и, оторвав кусок сажи, обрушил его в очаг, осыпав голову и плечи графини.
Она протерла глаза и уставилась на Элпью, сплевывая в очаг черную слюну.
Со двора донесся, заглушая даже ветер, громкий стон.
Элпью схватила кочергу.
— Что это?
Женщины секунду молча смотрели друг на друга. Затем со страшным треском распахнулась кухонная дверь, ведущая в сад. Бумаги разлетелись по комнате, свеча потухла. Огонь в очаге, уже и без того прибитый сажей, излучал совсем слабый свет.
— Две развратницы! — Голос был мужской, тяжелые шаги приближались. — И Бог покарает вас за вашу распущенность.
Когда глаза Элпью привыкли к темноте, она увидела, что мужчина закутан в белую ткань, закрывающую лицо. Он размахивал длинной деревянной палкой. Элпью ахнула. Господи, только бы это был не топор.
Графиня шарила в поисках свечи, чтобы хоть как-то осветить комнату. Фигура с ревом надвигалась на Элпью.
Внезапно у ног Элпью, лая и кусая ее за лодыжки, возник Рыжик.
— Господь снизойдет на вас всепожирающим огнем, чтобы очистить вашу нечистоту.
Графиня нырнула под стол.
Отбиваясь от собаки, Элпью уронила кочергу. Мужчина поднял деревянную палку, нацеливаясь на Элпью, и как раз в этот момент графиня сдернула с него белое одеяние.