Сад стал для Энн настоящим источником радости. Она посадила цветы, которые напоминали ей о доме — розы, нарциссы, ноготки, георгины и гвоздики, но она так же увлеклась и южноафриканскими разновидностями, которые она сама привезла из Кейптауна и Наталя. От постоянного полива и тщательного ухода все растения в саду буйно цвели — красные алоэ; белый и желтый арум; агапантус, называемый еще африканской лилией, цветы которого напоминали колокольчики; стрелиция — экзотический цветок с похожими на птиц синими и белыми соцветиями; изящные белоснежные чинчеринции; разноцветные гладиолусы; и наконец, особо любимые Энн пышноголовые изменчивые протеи.
Сознавая свое положение в местном обществе, Энн занималась благотворительностью, но слабое здоровье мешало ей посвятить этим занятиям больше времени. Африканский климат с жаркими душными днями и холодными ночами лишал ее сил. И хотя ей удалось избежать эпидемии тифа и пневмонии, она слегла с лихорадкой, которая иссушила ее тело, и она так и осталась худенькой и слабой.
Жизнь, конечно, не была совсем мрачной. В городе устраивались концерты и званые вечера, бывали представления драматического общества. Однако, жизнь Энн протекала с постоянным ощущением своего одиночества. Никто из дам в городе не соответствовал ей по социальному положению, и это разделяло их. Не меньше чем о ребенке, Энн мечтала о друге. Так случилось, что ее ближайшим другом стал Джон Корт.
Энн с грустной улыбкой вспоминала прошедшие бесплодные годы. Казалось бы, в детской должны были давно звучать голоса детей, потому что спальня была единственным местом, а часы в постели с Мэтью единственным временем, когда она по-настоящему общалась с ним. Вне спальни они редко бывали одни. Конечно, Корт почти всегда обедал с ними, и иногда они принимали гостей. Мэтью часто отсутствовал по вечерам, поэтому Энн много времени проводила одна или в обществе Корта. Иногда у нее возникало такое чувство, что Джон Корт — ее муж, а Мэтью — любовник.
Энн никогда не спрашивала Мэтью, куда он ходит. Если бы она спросила, он мог подумать, что ее это волнует, и она не хотела, чтобы у него создалось такое ложное впечатление. Она считала, что большую часть времени он проводит со своими любимыми алмазами, а другую — с любовницей или любовницами, потому что у него их, вероятно, больше одной.
Гуляя перед обедом по саду с Сэмом, Энн думала о ребенке, который должен был родиться через четыре месяца, и о том, как тогда изменится ее жизнь. Из-за малыша ей непременно надо сегодня застать Мэтью одного и поговорить с ним о важных вещах.
Среди деревьев мелькнул удод, и Энн остановилась, чтобы полюбоваться его экзотическим красным опереньем. Она с удовольствием отдала бы его яркие краски за скромную внешность английского дрозда. Тут Энн заметила какое-то движение у забора. Это был он — этот мальчик — опять он.
С тех пор, как она приехала в Кимберли, она много раз видела, как этот мальчик бродил у дома. Сейчас ему, наверное, лет семнадцать, подумала она; он был весьма непривлекателен — бледный, с неопрятными черными волосами. Самое странное в этих встречах было то, что никто из домашних никогда не упоминал, что тоже видел его, и что Сэм никогда на него не лаял. Напротив, Сэм часто бежал ему навстречу, виляя хвостом и радуясь. Но мальчик бросал камнями в собаку, и та возвращалась к Энн и жалобно скулила, как будто просила объяснить, почему с ней так обращаются.
В последнее время мальчик стал появляться чаще, подумала Энн. Она это заметила, потому что стала очень чувствительна к видимым признакам своей беременности, и несмотря на всю абсурдность ситуации, ей все же казалось, будто мальчик приходит посмотреть на ее расплывающуюся фигуру.
Энн вернулась к дому и опять взглянула в сторону забора, но мальчик уже исчез. Она посмеялась над своими фантазиями и пошла переодеться. Мэтью настаивал, чтобы они переодевались к обеду, независимо от того, были у них гости или нет, а сегодня Энн хотела выглядеть как можно лучше.
Даниэль медленно шел домой.
Домом для него была все та же хижина, которую он делил с Виллемом после смерти Марты и Алиды. Одна местная женщина вела хозяйство для них и еще двух мужчин, один из которых был старше другого почти на сорок лет. Они вели неряшливую холостяцкую жизнь и обычно больше молчали. Виллем и раньше был немногословным, а после смерти Марты вообще замкнулся в себе. Поэтому Даниэль сидел один и размышлял.