— Опасные слова, миледи, очень опасные!
Изабель вырвалась и бросилась к двери. Она уже распахнула ее, когда Фредди закричал ей вслед:
— Я заткну твой рот, миледи. Да, и все остальное тоже. Эдвард — твой ублюдок, и я позабочусь, чтобы у тебя больше не было таких.
Фредди повернулся к столу, чтобы налить себе еще вина, а Изабель поспешно поднялась к себе в комнату. Она не заметила испуганного лица своего старшего сына, который прятался за портьерой в коридоре, стараясь не думать о том, что он только что услышал.
Наконец Изабель заснула, но в страхе пробудилась от странных звуков и ощущений. Ей было жарко, не хватало воздуха; в комнате раздавались громкие потрескивающие звуки. Сев на постели, она с ужасом увидела яркое пламя, пляшущее вокруг нее: полог кровати был охвачен огнем! С криком она бросилась к двери, но пламя образовало преграду на ее пути к свободе. Задыхаясь от дыма, Изабель повернула к окну. Ворвавшийся в комнату холодный воздух только раздул огонь, а земля была слишком далеко, чтобы прыгать. Набрав побольше воздуха в легкие, Изабель закричала. Огонь подбирался все ближе. На ней загорелась ночная сорочка, и когда боль обожгла тело, она сбросила ее и забилась в угол. Как завороженная смотрела она на огненную стихию и наконец решила, что лучше рискнет прыгнуть, чем сгореть заживо. Но когда она вновь добралась до окна, дым не дал ей дышать, и ее обнаженное обессилевшее тело упало в огонь.
Первое, что она почувствовала, была боль: резкая, всепоглощающая боль. Долгое время это было единственное, что она ощущала: она не могла ни видеть, ни слышать; все ее ощущения поглотила боль, которая терзала ее тело в те минуты, когда она выходила из забытья.
Постепенно боль стала стихать, ее сознание достаточно прояснилось, чтобы она могла понять, что ее тело полностью забинтовано. Она поняла, что голова у нее тоже забинтована, поэтому она не может ни видеть, ни слышать. Но только в этом ли причина? Или после пожара она стала слепой и глухой? Изабель в своем коконе уже поправилась настолько, что стала переживать за свое будущее.
Наконец настал день, когда с ее головы сняли бинты, и она с учащенно бьющимся сердцем открыла глаза. Ослепленная яркостью света, она сразу же закрыла их опять. Но она могла видеть, могла слышать, ее органы не пострадали. На лицо ей надели белую маску с прорезями для глаз и рта для того, как она думала, чтобы защитить ее от инфекции.
Вскоре Изабель уже могла говорить и узнавать людей. Ее родители приходили навестить ее вместе с ее незамужней сестрой Элизабет. Мать Фредди и его сестра Мэри тоже навещали ее. Даже Николас приезжал из Лондона. Детям разрешили только взглянуть на нее в полумраке комнаты, чтобы они не испугались бинтов. Только Фредди не приходил, и никто о нем даже не вспоминал.
Наконец Изабель спросила о Фредди. Сначала ей сказали, что он не покидает своей комнаты, но потом она узнала правду: он не покидает своей комнаты, но эта комната находится в изолированном западном крыле дома, где его сторожат день и ночь. Ни у кого не вызывало сомнения, что это он поджег спальню Изабель, и теперь, когда безумие полностью одолело его, он вынужден будет оставаться взаперти.
Пленница повязок и бинтов, Изабель с нетерпением ждала, когда ей разрешат пользоваться своими руками и ногами. Сначала ей позволили увидеть руки.
Потом она поняла, что врачи хотели постепенно подготовить ее к виду рук, чтобы она была готова к самому худшему. Но в тот момент она с ужасом безмолвно смотрела на изуродованные огнем, покрытые красными рубцами руки, которые когда-то были такими нежными и изящными.
Ей надели на руки тонкие перчатки и Изабель осторожно дотронулась до маски, закрывающей ее лицо. Что скрывается под ней?
Теперь, когда с нее постепенно начали снимать бинты, каждый день приносил ей новые открытия тех увечий, которые она получила. Сначала она не могла смотреть на себя; уродство того, что она видела, вызывало у нее отвращение. Врачи терпеливо объясняли ей, что со временем наступит улучшение, хотя на многое надеяться не стоит. Навсегда исчезла безупречная гладкость ее нежной кожи, сменившаяся отвратительными шрамами и красными пятнами. Одна сторона ее тела пострадала больше, и к ней уж больше не вернулась прежняя способность свободно пользоваться правой рукой и не исчезла хромота в правой ноге.
В один из дней Изабель села на постели и потребовала зеркало.
— Я бы не советовал вам, — сказал врач.