Моя собственная фара освещала пустые сиденья внутри, а широко открытые двери давали понять, что здесь никого нет.
Слишком знакомый крик привлек мое внимание, когда я ударил по тормозам, и мотоцикл, заскользив, остановился на гравии у обочины, заставив меня протащить каблуком ботинка по асфальту, чтобы остановить занос мотоцикла.
Заглушив двигатель мотоцикла, я спрыгиваю с него и позволяю ему с тяжелым грохотом упасть на дорогу, прежде чем скрыться за деревьями.
Я слышал, как Татум кричит где-то в темноте, и мне показалось, что вся моя душа кричит вместе с ней, когда я крепче сжал биту в руке и помчался к ней.
Земля круто пошла под уклон, свет фар машины быстро остался позади, когда я спустился в лес и погнался за своей девушкой. Каждый шаг, который я делал, казался мне пыткой особого рода, грубый, жестокий стук моего сердца взывал к ней с отчаянной мольбой продержаться еще немного.
Я иду, детка. Просто продолжай бороться для меня.
Мне потребовалось все мое самообладание, чтобы не окликнуть ее и не дать ей знать, что я иду, скрывая свое присутствие, чтобы я мог подкрасться к этому ублюдку и прикончить его еще до того, как он узнал бы, что я здесь. Потому что, если он действительно думал, что сможет охотиться на мою девушку в темноте и не стать жертвой моего монстра, он собирается точно узнать, из чего я сделан, когда отбросит эту чушь.
Потому что, как только ты проникаешь мне под кожу, я весь превращаюсь в глубокое, темное, первобытное насилие, и наполняю свою душу вкусом крови. Я был воспитан в гневе загнанного в угол волка и милосердии изголодавшейся гадюки. Ничто в этом мире не могло помешать мне уничтожить его сейчас.
Я со всех ног побежал на звуки ее криков, и чем ближе я подходил, тем сильнее покалывало мою кожу, когда я слышал в них что-то такое же темное и жестокое, как ярость, которая жила во мне.
Я ворвался между деревьями с высоко поднятой битой, готовый размозжить его гребаную голову, и вместо этого нашел ее. Татум Риверс, девушку, которая поклялась быть моей, которая сделала меня своим через цепи страсти и судьбы, которая ни разу не отступила от борьбы и не уступила злу в нас, наконец-то оказалась порождением ночных кошмаров, каковой я всегда и знал.
Она была покрыта кровью, ярко-красный цвет окрашивал ее кожу и делал ее королевой смерти, которой нужно поклоняться, когда она стояла над телом человека, которого убила, ее грудь вздымалась, а глаза были дикими, когда она подняла голову и обнаружила меня там. Без сомнения, я был запятнан смертью так же сильно, как и она, мы двое — пара окровавленных, разбитых душ, которые нашли друг друга в темноте.
Тело, лежащее у ее ног, было явно мертвым — безжизненный труп, окровавленный и избитый, когда она стояла над ним в знак победы, и, клянусь, я влюбился в нее еще больше, когда остался прикованным к месту, глядя на нее, залитую кровью ее врага.
Ее взгляд встретился с моим, и между нами повисла тишина, когда она поняла, что я пришел спасти ее, и я смирился с тем, что она не нуждалась во мне. Не то чтобы это помешает мне приходить к ней снова каждый раз, когда я был бы ей нужен.
Я опустил биту, а она выронила пистолет, зажатый в кулаке, когда я сделал три больших шага, чтобы сократить расстояние между нами, и схватил ее за челюсть.
Татум резко втянула воздух, когда ее ярко-голубые глаза расширились за мгновение до того, как мой рот завладел ее ртом.
Рык чистой, плотской, неистовой потребности прокатился по мне, когда я попробовал ее на вкус, мой язык проник между ее губ и проглотил вздох удивления, вырвавшийся у нее, когда я украл наш первый поцелуй. Но если я был вором, то она была самым драгоценным камнем, известным человеку, и она не протестовала против того, что я забрал ее.
Я чувствовал вкус ее души в движениях наших губ, чувствовал ее боль, когда она схватила меня за бицепс и впилась ногтями достаточно сильно, чтобы моя собственная кровь присоединилась к тому, что покрывало мою плоть. Она была чистой и светлой, пустой и темной, это испорченное маленькое создание, которое было так близко к тому, чтобы сломаться, что я чувствовал это в каждом месте, к которому прикасался к ней. Но она не сломается. Ни сейчас, ни когда-либо. Она была самой свирепой, сильной, непокорной девушкой, которую я когда-либо встречал, и не было ничего ни в этом мире, ни в следующем, что могло бы погубить ее.
Ее зубы впились в мою нижнюю губу, и я даже не был уверен, была ли кровь, которую я чувствовал на вкус, моей или тех мужчин, которых мы только что убили, но мне было все равно. Потому что этот поцелуй был больше, чем просто поцелуй. Это была клятва, и обет, и обещание, которое я намеревался сдерживать, пока не придет смерть и не вырвет меня из этого мира, брыкающегося, кричащего и проклинающего до конца своих дней. Теперь я был ее созданием. Я был мужчиной, стоящим на коленях под дождем, и монстром, прячущимся в темноте, и она могла командовать мной по своему желанию.