Хотя Давилке было сейчас важно, чтобы мальчишка не струсил, а, наоборот, убедился, что проникать в чужие квартиры легко и безопасно. Первая кража посадит его на крючок, а страхом разоблачения его можно будет подхлестывать потом, если вдруг заартачится идти на новое дело.
Колька не струсил – он, как в тумане, натянул протянутые Давилкой перчатки, сжал в руке перочинный нож. Он легко взобрался на Давилкины плечи в черном драпе. Мягким ударом оторвал оконную рейку и кончиком ножа скинул крючок с петли. Форточка распахнулась от порыва ветра, Колька торопливо подтянулся и нырнул в узкий проем, чтобы не попасть под любопытный взгляд из окон напротив.
Давилка все рассчитал верно: в зимних сумерках тень от высокого тополя прикрыла возню под окном: ему оставалось только обогнуть дом и замереть у соседнего подъезда в ожидании.
Через десять минут дверь в подъезде гулко бухнула, худенькая фигурка в просторном ватнике торопливо вылетела на улицу. Давилка догнал Кольку и размеренно зашагал рядом.
– Никто тебя не видел?
Но тот не мог ответить – огромный карамельный ком занимал сейчас весь Колькин рот. В душной комнате под мяуканье кошек Колька насыпал в карманы из ближайшего мешка ровно столько крупы, сколько у него забрал грабитель. Больше года не видавший конфет, он не удержался и запихнул в рот липкие пыльные карамельки из вазочки. От незнакомого азарта и пьянящего сладкого вкуса леденцов вялость как рукой сняло.
В следующем дворе Давилка придержал его стремительный шаг, дернув за рукав.
– Завтра вечером жду тебя у кинотеатра «Родина», сделаешь то же самое в другой квартире. Возьми мешок, квартира богатая. Консервы, масло, колбасу заберешь себе.
По дороге Колька решил, что ни к какому кинотеатру он не пойдет ни завтра, ни послезавтра. Осознание сделанного окатило, как ушат холодной воды, по спине побежал холодок от страха, что узнают, арестуют и отправят в колонию, а соседи будут перешептываться за спиной у матери. Дома он высыпал гречку в газетный кулек, сунул вместе с тушенкой матери и нырнул под одеяло, чтобы избежать расспросов, почему так поздно и где отцовский картуз. Мама аккуратно гремела посудой на кухне, шикала вполголоса на капризничающую Наташку. Он же мелко вздрагивал, то от накатывающей тошноты после избытка сладости, то от воспоминаний о кошачьем смраде в темной чужой комнатушке.
Неожиданно позвонили в дверь. Колька сжался в комок под одеялом, застыл от жуткой уверенности, что это пришли за ним из милиции. Но в коридоре зазвенел пронзительный голос соседки, Анны Филипповны:
– Тоня, дай взаймы до понедельника щепотку чая, как карточки получу, отдам.
– Тише, Коляша спит после смены. Сами сидим на пустом кипятке, нету.
– Ты представляешь, Светка ножом сломала буфет и съела остатки сухарей из пайка. Остались до понедельника без крошки. Уж я ее лупила, лупила! Вот за что мне это? Мало что племяш на голову свалился, да еще девчонку чужую подобрал и ко мне в дом притащил объедать. Послал же Бог наказание!
– Ну не говори так, это же дети, им тяжело голод переносить! У меня Наташа плачет каждый день, сухарик просит, сердце аж разрывается, – робко возразила Антонина.
– У тебя хоть родные детишки, а мне нахлебников приходится кормить, от себя отщипывать. Повезло вам, что Колька работает, вон и гречку едите, – острый нос соседки учуял запах с кухни.
Тон у матери стал виноватым, она засуетилась:
– Сейчас, давай я отсыплю тебе в газетку немного, сегодня Коля принес за ночную смену паек.
– Ох, Антонина, спасла. Золотое у тебя сердце, – заворковала довольная соседка.
Колька за дверью сначала облегченно выдохнул, что все обошлось. Но потом нахмурился, представив, как нещадно хлещет рослая Анна Филипповна чахлую Светку за сухари, как кричит и пытается ее остановить Санька Приходько, верный Колькин товарищ.
Появился он в их дворе внезапно, в самом начале войны. Во время эвакуации его поезд разбомбили немцы, мать Саньки погибла на глазах у мальчишки. Из-под завалов он вылез уже сиротой, подхватил на руки девчонку, которая упрямо пыталась вытащить из кучи обломков мертвую бабушку. С таким багажом он и объявился в Москве у тетки Анны. Спасенную девчонку, Светку, в детский дом Санька отдавать отказался, хоть и попрекала его этим «довеском» Анна Филипповна почти каждый день. Она побаивалась допекать парнишку своим ворчанием, потому что после трагедии Санька стал нервный, кидался на нее по любому поводу, по ночам вскакивал и орал дурниной, и ничего не помнил наутро.