Кио обрисовал ситуацию очень точно. Путешествие из столицы к побережью было очень долгим и утомительным делом. Путнику, решившемуся на это, нужно было преодолеть и жар и холод, и дождь и жару, все это время трясясь и подпрыгивая верхом на непослушном муле. Тропа то взбиралась на горные кручи, то вилась между скалами и обрывами, как выброшенная за ненадобностью полуистлевшая веревка, то по хлипким мосткам перепрыгивала через ледяную воду горных ручьев, то проползала змеей сквозь дремучие джунгли, кишмя кишащие разными опасными насекомыми и всяким прочим животным миром. Спустившись наконец в предгорье, тропа превращалась в трезубую вилку, центральный зубец которой оканчивался в городке Аласан, другой ответвлялся к Коралио, третий – в Солитас. Между морем и предгорьем лежала полоса наносного берега в пять миль шириной. Здесь тропическую флору можно было видеть во всем ее великолепии, разнообразии и расточительности. Кое-где на отвоеванных у джунглей клочках земли ютились плантации бананов, сахарного тростника и апельсиновые рощицы. Вся же остальная территория представляла собой сплошное буйство дикой растительности, которая к тому же являлась домом для многочисленных обезьян, тапиров, ягуаров, аллигаторов, огромных змей и насекомых. Там, где через джунгли не было прорублено дороги, даже змея едва могла проползти сквозь все это хитросплетение ветвей и побегов. А через предательские мангровые болота могли перебраться очень немногие живые твари (не считая, конечно, птиц). Таким образом, беглецы могли надеяться достигнуть побережья только по одной из трех дорог, перечисленных выше.
– Вы, Билли, помалкивайте пока об этом деле, – сказал Гудвин. – Мы не хотим, чтобы местные власти узнали о том, что президент сбежал. Думаю, что эта информация пока еще и в столице известна лишь очень ограниченному кругу лиц. Иначе Боб не стал бы присылать нам свою телеграмму в зашифрованном виде, и, кроме того, все бы здесь уже знали эту новость. Сейчас я должен встретиться с доктором Савальей и нужно отправить кого-нибудь перерезать телеграфный кабель.
Как только Гудвин встал, Кио швырнул свою шляпу на траву и издал тяжкий вздох.
– Что случилось, Билли? – спросил Гудвин, останавливаясь. – В первый раз слышу, чтобы вы так тоскливо вздыхали.
– Ну, надеюсь, и в последний, – сказал Кио. – Этим печальным дуновением воздуха я обрекаю себя на жизнь, исполненную похвальной, но изнурительной честности. Ну сами подумайте – что такое моя ферротипия по сравнению с теми возможностями, которые выпадают представителям многочисленного веселого племени гусаков и гусынь? Не то чтобы я особенно хотел быть президентом, Фрэнк, да и тот кусок, что он ухватил, слишком велик для меня, но я смутно чувствую, как моя совесть упрекает меня за то, что я посвящаю свою жизнь фотографированию этих людей, вместо того, чтобы ограбить их и удрать с деньгами. А вы, Фрэнк, видели когда-нибудь эту «шелковую штучку», которую его превосходительство упаковал и увез с собой?
– Изабеллу Гилберт? – спросил Гудвин, улыбаясь. – Нет, сам никогда не видел. Однако из того, что я о ней слышал, могу заключить, что эта женщина не остановится ни перед чем для достижения своей цели. Смотрите не влюбитесь, Билли! Иногда я начинаю бояться, не течет ли в ваших жилах горячая ирландская кровь.
– Я тоже никогда не видел ее, – продолжал Кио, – но говорят, что по сравнению с ней все великие женщины из мифологии, скульптуры и литературы – не более чем лубочные картинки. Говорят, ей достаточно бросить на мужчину один лишь только взгляд, как он тут же превращается во влюбленную обезьяну и лезет на пальму, чтобы сорвать для нее кокосовый орех. Ну вот хотя бы этот президент – скачет себе сейчас на славном муле посреди цветов и пения птиц, и в одной руке у него бог знает сколько сотен тысяч долларов, а в другой – эта шелковая сирена. А Билли Кио – здесь, потому как он, чтобы честно зарабатывать на жизнь, добровольно обрек себя на такое малоприбыльное ремесло, как печатание на металлических пластинах фотографий этих туземных приматов. Как несправедливо устроен мир!
– Не грустите, – сказал Гудвин. – Не годится лисе, хотя бы даже и небогатой, завидовать гусю. Может и очаровательная мисс Гилберт полюбит вас с вашими фотографическими пластинами, после того как мы отберем у ее царственного спутника все его финансовые средства.
– Это, конечно, не самый худший для нее вариант, – задумчиво произнес Кио, – но только нет, не она меня полюбит: она достойна украшать не галерею фотоснимков, но галерею богов. Она – удивительная, необыкновенная женщина! Этому президенту просто повезло! Но я слышу, как Клэнси ругается там, в комнате, что ему, мол, приходится одному делать всю работу.