К вечеру поэтическое состязание было в самом разгаре. Девчонки уселись вокруг большого, ярко пылающего костра и очарованно внимали виршам самозваных менестрелей. Октавио вовсю использовал благоприятное стечение обстоятельств и насколько мог быстро записывал чужие перлы, высунув кончик языка от усердия. Генерал справедливо полагал, что обвинение в иномирском плагиате в его случае совершенно не доказуемо.
Вороне удалось поймать подкову,
и вот, взлетев, как вихрь, на дуб,
с тяжелым полновесным ломом
она в засаде ждет лису.
Принцесса! Лишь взмахни хвостом
Пушистым, тявкни только мне, -
И я тебе тотчас спою,
хошь - песенку, а хочешь - две.
Октавио записал корявыми крупными рунами конспект сонета и приготовился аплодировать.
- Фууу! - закричали зрители. - Принцесса должна быть в каждой четвертой строчке! С размером лажаешь!
Громдевур тут же нахмурился и оглушительно засвистел. Его поддержали; нашлись и те, кто, наоборот, выразил сочувствие автору и восторг прочитанным стихам. В центр площадки уже выталкивали другого соискателя:
Цвели сады вишневые и прочие,
цвели дубы, коль так им напророчили,
И, возглавляя добрых пушек рать,
Принцесса Катя шла повоевать…
Баллада о принцессе Кате, которая, помимо того, что была сведуща в управлении бомбардами, могла одной левой ковать коня, другой правой разбираясь с подожженными избами, Громдевуру понравилась. Правда, заказан был сонет…
Моя стихия - ты, прекрасный образ;
мое дыханье - ты, владычица лесная,
С твоей вершины я, как жёлудь, опадаю,
Принцесса, у твоих корней судьба мне ползать…
- Это что, - не понял с первого раза Громдевур. - Как жёлудь упал, ползаешь у дубовых корней… так ты, выходит, кабанчик?
Зрители грохнули со смеху, а поэт оскорбился.
Октавио развлекался от души. В какой-то момент - как раз начали озвучивать что-то стоящее, про подкову на счастье, подаренную в дубовой рощице и меч, преградивший дорогу к сердцу принцессы, - генерала потянул за рукав Курезадов.
- Чего тебе?
- Простите, но вас к телефону, - и купец протянул Октавио маленький серебристый брусочек.
- И чего? - недовольно протянул Октавио. Курезадов, уже успевший изучить весьма специфическую личность, определившуюся к нему на постой, судорожно объяснил, что брусочек надо приложить к уху и сказать в него «Алё».
- Ну, «алё», - осторожно последовал совету Громдевур.
- Господин Октавин?
- А, мэтр Сашка! - обрадовался Громдевур. - Это мэтр Сашка, - объяснил он Курезадову и ближайшим слушателям. - Великий маг! Ему в таком вот брусочке спрятаться, или зеленую колесницу заклясть, которая может быстрее лошади бежать, или через горные вершины перелететь - раз плюнуть!
Ближайшая «вампиресса» в длинном балахоне, в разрезе которого мелькали серебристые леггинсы, муаровый топик и пирсинг в пупке в виде жизнерадостного скелета, обменялась выразительным взглядом с закутанным в потрепанный, неоднократно залатанный халат «гремлином» с дредами, серой татуировкой на лице и шестью сережками-бусинками в левом ухе. Тот в ответ покрутил пальцем у виска, махнул на Октавио рукой и увел девушку слушать стихи на другой край площадки.
- Господин Октавин, очень хорошо, что вы на месте. Пожалуйста, никуда не уходите. К вам сейчас должны приехать… двое, - с запинкой добавил Сашка. - Они вам объяснят, что случилось.
- а… Алё, - на всякий случай повторил Громдевур.
- Алло, вы слышите меня?
- Слышу. Алё, - подтвердил Октавио.
- Вы поняли, что я сказал?
- Понял. Алё, - Октавио понравилась игра с неизвестным артефактом.
- Тогда - до встречи завтра. Не могу долго говорить, я должен идти, - сказал Сашка, и брусочек передал несколько пронзительных неприятных звуков.
- Эу, - насторожился Октавио. - Алё, алё!… Да чтоб тебя…
- Всё в порядке, - выхватил Курезадов свое драгоценное имущество. - Он просто… пошел совершать другое колдовство.
- Да уж… занятый человек мэтр Сашка, - понимающе протянул Громдевур. - А не лентяй, как остальная магическая или алхимическая братия. Уважаю.
И приступил к слушанию очередной поэмы. Ее читал кто-то, прячущийся на чердаке флигеля бабки Курезадовой: читал вдохновенно, подвывая и шипя от сдерживаемых эмоций:
Меняу повесили на дубе,
В меня прицелились огрызком,
В меняу стреуляли на доусуге -
Принцефсфса, этоу быуло низко.
В коутомку с тяжкою поудковой
Меняу сгруузили ненароуком,
В пруд броусили, скаузали: «С богом!»
Принцефсфса, мне здеусь одиноуко…
Моёу сердечко слабо стоунет
в любви к вам искренней, без фаульши.
Меняу прибьёте вы, быть может,
Принцефсфса, за какой-то шаурфик…
Да, я украул, не праув был, извиняуюсь;
Принцефсфса, небоум заклинаю: сжауультесь…
Ну, что ж, - подумал Саша, крутя в руках сломанную телефонную панельку, - неизвестно, чем закончится эта история, но один положительный итог уже очевиден: мне больше не придется морочить себе голову выбором дешёвого оператора связи.
В операционную Глюнова не пустили - сразу же по приезде санитары переложили Серегу на каталку; пациента уже дожидался предупрежденный Лукиным хирург. Второй (после Волидарова) помощник Евгения Аристарховича появлялся в оздоровительном Центре по графику - его семья жила в городе, где он и консультировал, лечил, наблюдал, а в клинику он наведывался на шесть дней каждые две недели.
Пока ехали, Лукин, рассматривая ранение в Серегин живот, неделикатно, с присущим докторам отстраненным цинизмом сказал: «Кажется, вашему другу везёт. Если не истечет кровью, может быть, удастся вытащить».
Зачем вы врете, Евгений Аристархович, - хотел спросить Сашка, но вместо этого вцепился в руль и подпрыгивал с автомобилем и спрятавшимся под сиденьями Черепунчиком на колдобинах. Я же вижу… Что может быть задето? - припоминал экзамен по анатомии человека Глюнов, - аппендикс, кишечник, нижние отделы печени, почки? На боку у Сереги расползалось опасное багровое пятно, на губах выступила красная пена; при этом он весь как-то сжался, ссохся, и - что для Глюнова было самым непонятным, - почернел. Резко потемнели его волосы, сейчас действительно напоминающие парик какого-нибудь египтянина - неопрятного, склонного к длительным запоям и норовящего использовать головной убор в качестве средства для разведения блох; потемнело его лицо, став непривычно смуглым, жестким, суровым. На внезапно похудевшем лице яркими янтарями горели карие глаза, горели лихорадочным, больным блеском, и что-то в выражении их подсказывало Сашке - Серега Барабанов действительно не жилец. Пусть даже ему и повезло с медицинским обслуживанием.