Сэйнт мрачно рассмеялся таким тоном, который подсказал мне, что его монстр питался страхом в комнате, и я должен был сказать, что у меня тоже появился вкус к нему. До того, как я потерял маму, для меня это было больше связано с властью, чем с подстрекательством к террору, но чем больше я сосредотачивался на этом аспекте своей должности Ночного Стража, тем больше я обнаруживал, что мне это нравится.
— Я просто подумал, что тебе это понравится в качестве подарка, — невинно сказал я.
— Могут ли все присутствующие подтвердить тот факт, что Ночные Стражи доставили всю эту туалетную бумагу в кабинет директора Брауна, как было запрошено? — Спросил Сэйнт, окидывая взглядом толпу, которая последовала за нами сюда. — И что мы вышли из комнаты, не сделав ничего, что могло бы повредить собственность Брауна?
Хор одобрительных возгласов прокатился над нами, и мы с Кианом обменялись ухмылками.
— Хорошо. — Сэйнт направился к двери, и я последовал за ним.
Киан на мгновение заколебался, прежде чем пересечь комнату и вытащить бейсбольную биту с подписью из держателя на стене. Он небрежно размахивал ею взад-вперед, рявкая на Глубокую глотку, чтобы та убиралась из комнаты, затем направился к нам, стоящим у двери. Она поспешно подчинилась, все еще бросая на него взгляды, которые говорили мне, что она будет еще отрываться на нем позже вечером у себя в комнате, когда будет совсем одна в постели.
Ударник тоже попытался последовать за мной, но я поднял руку, останавливая его.
— Как бы ты хотел закончить свой срок в качестве Невыразимого, Ударник? — Небрежно спросил я.
— Прошло много времени с тех пор, как тебя называли Тоби Рознером, — беспечно прокомментировал Сэйнт.
— Так его зовут? Я думал, это Вилли Кокфист, — пошутил Киан, и вся футбольная команда рассмеялась вместе с ним, им так понравилось свое положение во внутреннем круге, что им даже в голову не пришло, что они были в одном шаге от того, чтобы самим стать Невыразимыми. Но я догадался, что никому не нравится думать о себе как о потенциально способных стать одним из отбросов школьного общества.
— Я могу закончить свой срок? — Спросил Ударник, жадно облизывая губы, когда эта маленькая мысль проскользнула в его голову и заставила учащенно биться пульс.
— Конечно, — небрежно ответил Сэйнт.
— Если, — добавил я, устремив взгляд на Ударника и ухмыльнувшись, когда он мгновенно опустил глаза, чтобы внимательно рассмотреть свои ботинки. — Ты сделаешь что-то, чтобы произвести на нас впечатление…
— Например, что? — Жадно спросил он, очевидно, нуждаясь в чем-то большем, чем зажигалка в руке и стол, полный растопочных материалов, чтобы сложить два и два.
И как бы мне ни хотелось самому предать стол Брауна огню, вы бы не смогли удержать такую власть, как наша, если бы пачкали собственные руки глупыми проделками. Браун знал, что мы придем сюда сегодня вечером со всей этой туалетной бумагой. Если мы подожжем его стол, у нас будет довольно большая головная боль со школьным советом для наших родителей. Нас бы не исключили за подобную выходку, но они, вероятно, попытались бы наказать нас другими нежелательными способами.
Гораздо лучше если за нас сделает это козел отпущения, чтобы нам не пришлось брать вину на себя. Кроме того, отец Ударника был большим человеком в нефтяной промышленности. Старые деньги. Его ни за что не исключат из-за этого, и я был готов поспорить, что он отсидел бы год в тюрьме, лишь бы избавиться от клейма Невыразимых. Остальные члены его группы смотрели на него широко раскрытыми глазами со смесью страха, ревности и даже ярости из-за несправедливости того, что ему предложили этот шанс, а им — нет. И, конечно, мы могли предложить это любому из них. Но некоторые из их преступлений были хуже других. И он был единственным, кто мог быть нам чем-то полезен, когда вернется в общество, снова присоединившись к футбольной команде. Черт возьми, через десять лет мы, вероятно, все сидели бы и смеялись на какой-нибудь гребаной шикарной вечеринке над тем, как мы дурачились в школе, и он смеялся бы вместе с нами, как будто из него почти год не делали нашу маленькую сучку. Но именно так устроен наш мир. И если он хотел пробиться обратно к внутреннему кругу, то это был его шанс. Если бы он этого не сделал, другого бы у него не было.
Ударник тяжело сглотнул, его взгляд метался между нами троими, как будто он мог обнаружить хоть каплю милосердия. Но, черт возьми, мы были чертовски снисходительны. Мы вряд ли когда-либо давали людям подобный шанс.
Он поднял руку и щелкнул зажигалкой, и все в дверях позади нас, казалось, затаили дыхание.