С точки зрения военной науки, Урбан II не смог организовать экспедицию и сам, как и многие его современники, скорее был движим эмоциональным порывом и страстью, чем трезвым расчетом. Вряд ли потоки слез, проливаемые папой на Клермонском соборе 27 ноября 1095 г. во время произнесения им речи о спасении христианских святынь на Востоке и страданиях собратьев, были лишь простой игрой и обязательным элементом, всегда сопровождавшим подобного рода мероприятия. Пожалуй, и Урбану II нельзя отказать в искренности, во всяком случае, в этот момент. Его речь скорее была эмоциональна, нежели представляла собой какой-то план предстоящей экспедиции. Плана вообще не существовало. Каждый мог двигаться на Восток, примкнув к тому или иному отряду, или собрав свой отряд. Любое войско крестоносцев никогда не представляло собой единого целого. Хронисты постоянно говорят об отсутствии единого руководства у крестоносцев и отмечают, что единственным их предводителем был Господь. Тем не менее, именно во время понтификата Урбана II накал страстей достиг своей кульминации, и убеждать людей в необходимости крестового похода фактически не приходилось. Общество было к нему психологически готово, желание выступить на Восток витало в воздухе. Имел место своего рода массовый общественный психоз, распространявшийся со скоростью эпидемии. Современная психология ставит следующий диагноз европейскому обществу конца XI в.: имел место «эндемический когнитивный диссонанс» между религиозными идеалами и чудовищным насилием Средневековья. Крестовые походы оказались способом снятия этого напряжения в обществе, и призыв Урбана II способствовал примирению стремления к спасению, естественного для любого верующего, с необходимостью борьбы за достижение цели[29]. Действительно, только психологическим осознанием обществом важности войны против неверных можно объяснить то, что толпы людей двинулись по дорогам Европы освобождать Гроб Господний, оставив свои дома, семьи (или взяв их с собой), распродав за бесценок имущество. Энтузиазм, сквозь призму веков кажущийся странным, был настолько велик, что остался в памяти последующих поколений. Гвиберт Ножа нс кий не может удержаться от того, чтобы не нарисовать яркими красками этот массовый порыв: «Ни один духовник не имел надобности говорить в церквях, чтобы воодушевить народ к походу, ибо каждый давал обет отправиться в путь дома или на улице и ободрял других своими речами и примером. Все выражали один и тот же жар; и люди, лишенные всяких средств, по-видимому, находили их также легко, как и те, которые, продав свое огромное имущество и долгим временем накопленные богатства, запасались большими средствами... Недостаток хлеба превратился в изобилие; и каждый, заботясь всеми средствами собрать более или менее денег, продавал все, что имел, не по его стоимости, а за то, что давали, лишь бы не оставаться последним в предпринятом пути Божьем»[30].
29
Bliese R. Е. The Motives of the First Crusaders: A Social Psychological Analysis // Journal of Psychohistory. 17. 1990. P. 393-411. (особенно P. 400).