— Причинил ей боль? — Я усмехнулся. Они, блядь, знали, что я никогда не подниму руку на эту девушку, применяя насилие. — Как ты думаешь, что я собираюсь делать? Вывести ее на улицу и выпороть?
— Хуже, — прорычал Блейк. — Ты угрожаешь наказать ее так, как раньше наказывали тебя. И мы не позволим тебе сделать это с ней. Или с собой. Когда ты придешь в себя, ты возненавидишь себя еще сильнее, чем сейчас.
Я отвернулся от них и их гребаных обвинений и выплеснул свою ярость на ветер, который завывал вокруг нас. Это развеяло измученные фрагменты моей души порывом сильного ветра, и я не был уверен, что когда-нибудь действительно верну их обратно.
Я скрылся за деревьями, а остальные последовали за мной, как хищники, выслеживающие запах крови в воздухе.
Уже слишком поздно.
Никогда не бывает слишком поздно.
Выследи ее.
Оставь ее.
Заставь ее заплатить.
Я тот, кто заслуживает того, чтобы заплатить.
Долбоеб, Долбоеб, долбоеб.
Они были правы. Я терял самообладание. Трещал по швам. Те раны, которые я так тщательно зашивал, открылись и кровоточили по всей моей душе.
Я должен был найти способ заставить их снова покрыться коркой, прежде чем истеку кровью, а причинение вреда Татум Риверс только ускорит мою смерть.
Я не беспокоился о тропинках, пробираясь сквозь деревья, невзирая на колючие кусты, которые цеплялись и кусали мою кожу, царапая плоть и проливая настоящую кровь. Мне было все равно. Мне просто нужно было вернуться. Сделать что-нибудь, чтобы подавить эту ярость. Приглушить ее настолько, чтобы мои мысли собрались воедино, чтобы я мог справиться с этим рационально.
Мы добрались до Храма, и я распахнул дверь с такой силой, что тяжелое дерево ударилось о кирпичную стену, и оглушительный грохот эхом разнесся по всему помещению.
— Мы придерживаемся расписания, — твердо сказал я, свирепо глядя по очереди на Блейка и Киана. Сегодня вечером Татум должна была спать со мной, и я не хотел, чтобы этот распорядок тоже испортился.
— Если ты возьмешь себя в руки, — согласился Блейк, в то время как Киан просто сердито посмотрел на него.
— Считай, что дело сделано. — Хотя я понятия не имел, смогу ли я вообще справиться с этим, кроме того, что знал, что если сегодня вечером что-то еще пойдет не так, я был совершенно уверен, что мой мозг самовоспламенится.
Я повернулся и направился прямо к склепу, мне нужно было забыться в упражнениях, измотать зверя во мне, чтобы у него не осталось достаточно энергии для ярости, и я мог восстановить контроль над собственными мыслями.
Мне удалось дотронуться дрожащими пальцами до панели управления на стене и включить плейлист, сердитые звуки классической музыки потянулись и погладили зверя во мне в отчаянной попытке успокоить его.
Я прибавил громкость, все выше и выше, пока голоса в моей голове не заглушили его мощь. Я собирался тренироваться до тех пор, пока у меня не пойдет кровь и все во всей школе не умрут оттого, что слишком много слушали чертова Бетховена.
Мои спортивные штаны все еще были холодными и мокрыми после озера, а капли ледяной воды стекали по спине с волос, но физический дискомфорт был даже к лучшему. Это было долгожданное отвлечение от психического дискомфорта, который угрожал поглотить меня. И когда я вошел в ритм упражнения, я попытался позволить своему телу взять верх, а разуму успокоиться.
Конечно, пока это ничего не меняло, но я не остановлюсь, пока это не произойдет. Пока в моем сознании не останется ничего, кроме тишины, и яд в моей крови не исчезнет.
***
Четыре с половиной часа издевательств над своим телом — вот, что потребовалось, чтобы утихомирить мою ярость, хотя хаос в голове все еще царил.
Мои конечности дрожали, и я едва мог стоять, но я заставил свой позвоночник выпрямиться усилием воли, прежде чем заглушить музыку, которая все еще гремела из динамиков.
Воцарилась такая тяжелая тишина, что стало легче дышать. В ушах у меня звенело от такого количества симфоний, что я был почти уверен, что не смог бы назвать все те, которые прослушал. Моя кожа покрылась потом, а во рту было так сухо, что язык распух.
Я медленно поднялся по лестнице, поднимаясь из склепа, как демон, которым я и был, и остановился перед дверью наверху, когда заметил тарелку с едой и высокий стакан воды, ожидающие меня.