— Это… не то впечатление, которое ты у меня создаешь, — ответила она, ее глаза сузились, как будто она искала ложь.
— И какое впечатление я на тебя произвожу? — Спросил я, медленно проводя рукой по ее позвоночнику и наслаждаясь тем, как ее спина выгибается от прикосновения.
— Что я… проект или что-то, над чем нужно работать. Кукла с неисправной личностью, которую ты стремишься искоренить. Иногда мне кажется, что ты не остановишься, пока я не стану всего лишь пустым сосудом, ожидающим твоего разрешения хотя бы моргнуть.
Мои губы поджались от такой оценки, и я провел рукой по основанию ее позвоночника, наслаждаясь теплом ее кожи под шелком.
— Я не хочу этого, — прорычал я. — Я просто хочу… — Я даже не думал, что у меня есть ответ на это, поэтому только вздохнул.
Она придвинулась ближе ко мне, ее хватка на моих пальцах усилилась, когда она посмотрела на меня.
— Если бы я могла понять, почему это так важно для тебя, тогда, возможно, это не причинило бы мне такой боли, — пробормотала она. — Или ты этого хочешь — причинить мне боль?
Я покачал головой в ответ на эту оценку. Боль могла быть инструментом, которым я пользовался в своей миссии по обретению контроля, но я использовал ее только как средство для достижения цели с ней. Моей целью не было ранить ее.
— Ты хочешь знать, почему мне нужно контролировать то, что для меня важно? — Спросил я, приподняв бровь. — Это… сложный вопрос.
Татум закатила глаза, и мне захотелось отшлепать ее за это. Но я не делал этого уже несколько недель. С тех пор, как она призналась, что ей это нравится. Потому что это все неизмеримо изменило, и я не был уверен, смогу ли справиться с тем, что я чувствовал по этому поводу.
— Ты расскажешь мне? — Настаивала она, и я поймал себя на желании. По крайней мере, частично.
— У меня было… тревожное воспитание, — медленно произнес я. На самом деле я не собирался вдаваться в подробности сейчас, но я мог бы рассказать ей достаточно правды, чтобы удовлетворить ту потребность в знаниях, которая горела в ее глазах. — Хаос был постоянным. Я часто переезжал из дома в дом моей семьи без особого уведомления. Или вообще без уведомления, например, когда меня будят посреди ночи и сажают в частный самолет без указания пункта назначения. — Это было, мягко говоря, очень неприятно. Мне не позволяли многого из того, что было постоянным. Мой отец верит в то, что нужно быть готовым ко всему, поэтому он хотел, чтобы я привык думать на ходу, приспосабливался к неожиданным переменам. Я никогда не мог быть уверен, что буду завтракать и ужинать в одном доме, не говоря уже о том, чтобы выбирать, что я буду есть…
— Я слишком много переезжала, пока росла, — тихо сказала она. — Я понимаю, насколько это может быть тревожно. Но для тебя твои привычки, контроль кажутся такими жизненно важными…
— Я полагаю, тебя предупреждали о предстоящих планах, — ответил я, пожав плечами. — И тебе разрешали брать с собой вещи. Помню, когда мне было пять, у меня был боевик, которого я звал Клайв, и мне он чертовски нравился. У него был пистолет, машина и… ну, глупо возлагать чувства на неодушевленные предметы. — Я отмахнулся от воспоминаний о том, как отец заставил меня выбросить эту дурацкую куклу в мусоропровод, потому что это делало меня мягче. После этого я уже по-настоящему не играл в игрушки.
— Что случилось с Клайвом? — Татум мягко спросила меня, и это было так чертовски нелепо, что ей было не наплевать на какой-то чертов кусок пластика, что я расхохотался.
— Я полагаю, его бросили, — неопределенно ответил я. — Его купила мне моя бабушка. Она была единственной в моей семье, кто, казалось, считал важным иметь что-то постоянное в моей жизни. И после того, как он — оно — ушло, она придумала кое-что получше. Что-то постоянное, что она могла мне дать, что-то что нельзя так легко потерять. Музыка.
— Пластинки? — Татум виновато прикусила губу, и мой взгляд остановился на том, как ее зубы погрузились в пухлую плоть.
— Да, их подарила мне она. Но она сделала больше, она дала мне более постоянный способ иметь музыку. Именно она купила мне мой первый рояль и все уроки к нему.
— Я не знала, что ты играешь, — выдохнула Татум, ее глаза жадно загорелись, когда она впитывала это знание, как будто изголодалась по нему.
— Я полагаю, ты многого обо мне не знаешь, Татум, — тихо ответил я.
— У тебя хорошо получается? — Спросила она.
— У меня есть опыт, — ответил я.
— Черт возьми, с таким же успехом ты мог бы просто сказать, что ты профи. В любом случае, это очевидно. Ни за что на свете у тебя не могло быть такого хобби, и ты не был бы в нем лучшим, — простонала она, и у меня вырвался настоящий смешок.