— Почему тебе всегда нужно, чтобы все звучало грязно? — Пожаловалась она, но ее хватка на моих руках говорила о том, что она не так уж сильно возражает против этого.
— Потому что жизнь грязна. Я грязный. Я не смог бы этого изменить, даже если бы захотел, и не вижу смысла отрицать это.
— Ты хочешь, чтобы мир думал, что ты такой крутой, Киан Роско, но я думаю, что это просто броня. На тебе так много слоев, что ты даже не знаешь, как их снять. Но глубоко внутри ты не такой уж грязный. Именно там, где это важно, ты не так уж и сломлен.
— Ты хочешь спасти меня, детка? — Я поддразнил, привлекая ее к себе, когда мой взгляд слишком долго задержался на ее губах.
— Ты хочешь, чтобы я спасла тебя, Киан? — Выдохнула она в ответ.
— Для этого уже слишком поздно, — медленно ответил я. — Даже если какая-то обманутая часть меня жаждет этого, в глубине души я знаю, что для меня нет искупления. Я не родился сломленным, но я прожил достаточно, чтобы облажаться со всех сторон, пока во мне не осталось так мало света, что удивительно, что я вообще могу видеть в темноте.
— Я в это не верю. Я думаю, у всех нас есть выбор в том, кем мы хотим быть, и ты делаешь свой, решив не быть таким человеком.
— В каком милом маленьком мире ты, должно быть, выросла, детка. Твой папа действительно любил тебя, не так ли?
— Не делай этого, — сказала она, хмуро глядя на меня, как будто я ее разочаровал.
— Что делать?
— Перекладываешь свои проблемы на меня. Тебе не обязательно все время вешать мне лапшу на уши.
Я лающе рассмеялся и внезапно встал так, что моя грудь коснулась ее.
— Ты уже говорила об этом — я настолько сломлен, что меня, блядь, невозможно полюбить. Так что самое меньшее, что я могу сделать, если мне суждено прожить всю свою жизнь в одиночестве, — это бороться до тех пор, пока я больше не смогу выстоять, и трахаться до тех пор, пока я не перестану чувствовать всю ту боль, которая гноится внутри меня, и получать как можно больше удовольствия любым способом, пока я не окажусь мертвым и забытым.
Я протиснулся мимо нее в поисках какого-нибудь «Джека», который снял бы остроту моей боли, физической или иной.
— Почему бы тебе просто не рассказать мне, что с тобой сегодня происходит? — Спросила она, преследуя меня с тюбиком крема от ожогов, зажатым в руке, как оружие.
Чертов Сэйнт снова спрятал всю выпивку в склеп, и я захлопнул шкаф, направляясь к двери, ведущей в спортзал, не ответив на ее вопрос.
Хуже всего было то, что какая-то глупая, ноющая маленькая часть меня хотела сделать так, как она просила. Повернуться к ней и рассказать о своей семье, о дерьмовой жизни, которую они спланировали для меня, и о тех дерьмовых вещах, которым они подвергли меня в своих попытках превратить меня в идеальную пешку, пока я рос. У меня возникло искушение попытаться объясниться и заставить ее понять, почему я был таким, какой я есть, и убедить ее, что, несмотря на все это, я все еще сам по себе. По крайней мере, частично. По крайней мере, с ней.
Но я не мог. И не стал бы. Возможно, она и сказала мне однажды, что я принадлежу ей, но никто не заслуживает того, чтобы брать на себя ответственность за меня. И никто в здравом уме не захотел бы этого в любом случае. Конечно, не такая, как она.
Я трусцой спустился в склеп, прошел через тренажерный зал и вошел в старую молитвенную комнату, которую мы сейчас использовали под склад. Как я и думал, мой виски ждал меня там, и я быстро схватил его, сорвал крышку и выпил гораздо больше, чем полагается.
— Что нужно сделать, чтобы заставить тебя сказать мне правду? — Спросила Татум, подходя и становясь позади меня.
— Правду? — Я усмехнулся, глядя на нее, и выпил еще виски, наслаждаясь другим видом жжения, когда оно потекло по моему горлу. — Во мне так много правды, что я даже не знаю, с чего начать. И как только я начну рассказывать, ты все равно пожалеешь, что я это сделал. Есть некоторые вещи, которые тебе лучше никогда не знать обо мне. Некоторые секреты, которые ранят слишком глубоко.
Я сделал движение, чтобы пройти мимо нее, но ее ладонь легла мне на грудь, осторожно избегая ожога от сигареты, когда она встала у меня на пути, и я замер, поскольку эта точка соприкосновения между нами заняла все мое внимание.
— Тогда начни с чего-нибудь маленького, — сказала она тихим голосом. Здесь, вдали от света в спортзале, было темно, но ее голубые глаза все еще сияли энергией.
В моей голове закружились все те долбанутые, меняющие мир, невероятно разрушительные истины, которые я мог ей предложить, и я остановился на самой маленькой из них, которая пришла мне в голову.